В начале августа наше смоленское начальство выслало к нам сначала полковника Генерального штаба В. Боярского и политкомиссара генерала Г. Жиленкова. Принимали мы их с радостью. С первым очень быстро сошлись во мнениях и поняли друг друга, зато со вторым никак нельзя было согласиться. Он все наши действия и высказывания критиковал, называя их авантюрными. Мы насторожились — какого дьявола прислали нам? И для чего? А он продолжает выступать перед батальонами, как ортодоксальный наци… Автоматчики пришли просить разрешения убрать его. Я вынужден был открыться Боярскому, который успокоил меня тем, что Жиленков думает так же, как и мы, но он, как бывший комиссар, вынужден играть комедию, спасаясь от преследования.

В конце августа приехал из Смоленска Хотцель и пригласил меня в комнату офицера связи. На столе стояли бутылка водки и бутылка коньяка, сигары и папиросы. Хотцель спросил, чего бы я выпил. Я наотрез отказался пить и ждал, что он мне скажет. Он начал с того, чтобы я не задавал ему никаких вопросов на его заявление, ибо он не имеет права ответить мне, но что он получил приказ сверху немедленно отправить меня в Берлин. Я было спросил — в чем дело? На время или навсегда? — на что он ответил «не знаю». А на вопрос — когда? — он ответил «завтра утром». Я сказал, что не поеду. Почему? Потому что уйду отсюда, когда сдам все дела. Хотцель сказал, что он знает, что у меня все дела в порядке, и он гарантирует, что никаких требований ко мне не будет предъявлено. «И тем не менее я не могу завтра выехать», — возразил я. «А когда»? — «Послезавтра». — «Хорошо! Но обязательно».

На меня как гора свалилась. Осинторф в этот момент показался мне таким родным и близким, от которого мне было трудно оторваться, как матери от ребенка. В этот день я написал свой прощальный приказ, который во время вечерней поверки был прочитан батальонам:

Приказ произвел на офицеров и солдат удручающее впечатление. Никто этого не ожидал. Началась тяжелая процедура прощания. Одни писали письма со многими подписями и со словами искренней благодарности, другие, пренебрегая требованием субординации, приходили лично прощаться. Более смелые упрашивали вопреки приказу немецкого командования остаться на своем месте, а они меня не выдадут. А если будет нужно, уйдем в лес и будем драться и против нацистов и против коммунистов. Автоматчики же, думая, что это происки Хотцеля, предложили мне свои услуги убрать его. Что мне было делать и как успокоить этих близких моему сердцу ребят и откуда было взять мне слова успокоения, когда у самого рвалось сердце на части? В то же время не мог же я поднять бунт против моего начальства и противопоставить свою малюсенькую часть одновременно против немецкой и советской армий? И я понимал, что мой уход из РННА — это мое личное горе, но для РННА и вообще для освободительной борьбы — это всего лишь маленький эпизод, и я не смею своими личными обидами осложнить положение большого дела.

И тем не менее на следующий день я не смог заставить себя уехать. Узнав об этом, смоленское начальство несколько раз через офицера связи капитана Козловского передавало мне грозные приказы и угрозы. Я не остался в долгу и показал им зубы. После этого стали уговаривать и убеждать меня покинуть Осинторф и не причинять неприятностей и им.

29 августа 1942 года я покинул РННА и поехал в Берлин, где пошел представиться в Оберкомандо дер Вермахт (ОКВ). Там меня встретили весьма грозно, точно не они нас, в том числе и меня, отправили в Смоленск. Мне изменили нервы, и я попросил майора, принявшего меня, поговорить с ним один на один и высказал ему все, что накопилось у меня в душе. Тот сперва несколько раз предупреждал меня не забывать, где я нахожусь, но потом смягчился и с сочувствием сказал мне: «Господин Кромиади, очень жалею, что должен повторить вам, что вы в Осинторф больше не поедете, этот приказ поступил сверху, и никто не может его отменить, но если я вам понадоблюсь, то позвоните мне».

Так окончилась моя осинторфская эпопея. Вслед за мною убрали из РННА и всех остальных старых эмигрантов.

С 1 сентября 1942 года в командование РННА вступил полковник (бывший командир дивизии в Красной Армии) Владимир Ильич Боярский. Я был этому обстоятельству очень рад, ибо за короткое время нашего знакомства он показал себя с самой лучшей стороны. Когда мне полковник Хотцель передал, что я должен покинуть РННА, моей первой мыслью было: что будет с людьми? В той обстановке очень легко было скатиться в пропасть и бессмысленно погубить людей. Боярский же отдавал себе отчет в сложившейся обстановке и даром людей губить не станет.

При нем вначале дела пошли успешнее — армия возросла до 8000 человек. Он свел отдельные батальоны в полки и расширил часть до бригады; нашу стенную газету «Родина» превратил в многотиражную, расширил библиотеку. 16 октября в РННА приехал фельдмаршал фон Клюге на инспекцию и остался очень довольным. Казалось, дело уже пошло в гору. И вдруг приехавший из Смоленска генерал Герсдорф пригласил Боярского и передал ему приказ командующего фронтом переодеть части РННА в немецкую форму и расчленить ее на батальоны. Боярский в категорической форме отказался выполнить этот приказ. Тогда ему было сказано, что для частей РННА больше не будет отпущено советское обмундирование. Боярский демонстративно покинул генерала, пришел к себе и приказал дать сигнал к тревоге. Приведение войск в боевой порядок перепугало немецких офицеров. Офицер связи бросился к Боярскому и в дружелюбном тоне убедил его дать отбой, что тот и сделал. А через некоторое время по приказу из Смоленска эсэсовская дивизия[14], расположившаяся в Шклове на отдых, получила приказ обезоружить РННА. Окружив незаметно РННА, эсэсовцы потребовали сложить оружие. Произвели следствие и ничего серьезного не нашли. После этого дивизия снялась и ушла, а оружие вновь вернули людям.

В эту ночь 300 человек солдат под командой своих офицеров, в полном вооружении, прихватив еще запасные пулеметы и минометы, покинули свою часть и ушли в лес. И ушли прекрасные офицеры, которые до того не раз показывали свою стойкость и преданность идее освободительной борьбы. После этого полковника Боярского отстранили от командования РННА. С ним вместе отстранили и генерала Жиленкова. Командование принял бывший начальник штаба, майор Риль. Риль остался преданным традициям РННА, за то его не только отрешили от командования, но и арестовали, и понадобилось много просьб и ходатайств, чтобы его освободили.

Все погромные распоряжения в отношении РННА приходили от того же самого фельдмаршала фон Клюге, с разрешения которого была создана РННА. Трудно было понять причину такой резкой перемены в отношении к РННА. А причина была проста и стала ясной лишь после войны, когда в американской печати обнародовали тайные документы штаба Гитлера. Там он в одном документе заявил, что в 1942 году на среднем участке фронта старые эмигранты затеяли что-то создать (передаю текст по памяти), «но я приказал разогнать их». Видимо, фон Клюге, опасаясь гнева фюрера, уничтожал у себя крамолу с корнем.