Когда наставало время косить сено или же убирать хлеб, наша дежурная рота распределялась по деревням помогать многодетным семьям, и не было случая, чтобы партизаны кого-либо из них тронули.

В мае месяце как-то ночью я возвращался из Смоленска и издали наблюдал, как советские аэропланы спускают десант в лесах, окружающих Осинторф. Это обстоятельство навело меня на размышления. И, к великому моему удивлению и еще большей радости, на следующий день пришли предупредить меня об этом осинторфцы.

Как-то наш интендант поехал в Оршу за продуктами и вернулся с пустыми руками. Оказалось — партизаны взорвали поезд с продуктами. Что было делать? Интендант, майор Содель, поехал искать счастья по деревням. В одной из соседних деревень бургомистр сказал: «Для народников у меня картошка найдется», — и насыпал целый грузовик картофеля. Чтобы закончить эту главу, позволю себе сказать несколько слов о весеннем посеве после голодной зимы.

В 1942 году весна была поздней, холодной и сырой. Весенние дожди не унимались, кругом царили сырость, холод и грязь. Население было одето очень плохо, но еще хуже обстояло дело с обувью. Зимою все ходили в валенках, весною в грязи и по воде в валенках не пройти, а другой обуви мало у кого сохранилось. Все население ходило босиком, и не только у себя дома и по улицам, но и на больших дорогах и дальних расстояниях. Жалко бывало смотреть на проходивших осунувшихся, худых и бледных женщин с сизыми от холода ногами, на которых волосы торчали, как у ежа иглы. Это была бедная, беспризорная и босая Русь. А как ей помочь, когда мы сами находимся во власти нацистов? Да и помощь требовалась серьезная, не по нашим силам. Однако прошли дожди, под яркими весенними лучами солнца земля задымилась, люди повеселели, настала пора посева. Сеять старались все, кто мог достать семена (речь идет о рабочих поселках), свободной земли было много. Но как вспахать поля, когда в колхозах отступившие власти угнали всю техническую тягу и лошадиную (небольшую часть лошадей крестьяне спрятали в лесах). Но пришли немцы и мобилизовали найденных у крестьян лошадей. Таким образом, у крестьян осталось очень мало спрятанных лошадей, которыми боялись открыто пользоваться. Но недаром говорят: голь на выдумки хитра. Очень быстро в деревнях и поселках, как по команде, образовались женские артели и вышли лопатами перекапывать свои поля. Женщины, человек 20, становясь в ряд, перекапывали поле, один пожилой мужчина сеял, а другой легкой бороной боронил на себе перекопанное. Так по очереди перекопали поля всех участниц артели.

К счастью, в том году уродился хороший урожай; рожь на нолях стояла стеной, и колосья гнулись под тяжестью зерен. Неплоха была и пшеница. Когда хлеба стали поспевать, на полях здесь и там сторожили женщины, отгонявшие от полей стаи прожорливых птиц. Итак, все шло хорошо, казалось, зимою народ не будет голодать, но, вдруг, партизаны заявили крестьянам, что они сожгут урожай и не дадут им убрать его для немцев. Народ переполошился: а чем же зимою будут питаться сами и кормить своих детей? Даже те, кто ненавидел оккупантов, и те побежали к немцам просить защиты. Из окружавших Осинторф деревень бургомистры пришли к нам просить помощи. И мы разослали по деревням наряды, которые не только охраняли деревни от партизанских налетов, но и помогали многодетным женщинам по уборке хлеба… Думаю, что этот приказ был дан партизанам сверху, ибо в нашем районе они никого не тронули и урожай был полностью убран.

Конечно, вышеприведенными примерами взаимоотношения РННА с местным населением не исчерпываются, но не хочу утруждать читателя. К тому же следующая глава дополняет их.

Весною 1942 года, когда мы прибыли в Осинторф, в его окрестностях партизан почти не было. По словам местных жителей, в лесах был один отряд, состоящий главным образом из коммунистов, оставленных по партийному заданию, и коммунистов, неожиданно очутившихся на этой стороне линии фронта и теперь вынужденных партизанить. Однако чем больше весна входила в свои права и леса зеленели, тем больше партизаны давали себя чувствовать. Леса постепенно оживали: молодежь, вольно или невольно очутившаяся на оккупированной территории, не желая попасть за колючую проволоку или на принудительные работы, и зимой скрывавшаяся в городах и селах, с наступлением тепла потянулась в лее. Процесс этот развивался довольно быстро, ибо из-за быстрого отступления советского фронта много народу откололось от своих частей и скрывалось в тылу. А тылы немецкого фронта, в особенности в районах больших лесных массивов, были совершенно пусты и недоступны немецкому контролю. Когда партизаны особенно допекали немцев, то назначались целые дивизии для прочесывания лесных массивов, но это мало помогало. Поймают одного или двух, а остальные ухитряются избегнуть открытого столкновения и незаметно просачиваются сквозь неприятельскую цепь в только что прочесанный район.

Народ относился к партизанам по-разному: одни их поддерживали, другие на них доносили, и не только нам, но и немцам. Само собою разумеется, и партизаны тоже были разные. Беда их заключалась в том, что они должны были свое питание забирать из деревень и такие экспроприации не всегда кончались мирно. Жители деревень обращались к немцам, прося дать им вооруженную охрану, и немцы давали им так называемых полицаев. Однако эти полицейские сами с наступлением темноты прятались где-нибудь за деревней, чтобы не попасть в руки партизан; что касается деревень в лесных районах, то там и «полицаев» не было. Ночью деревню занимают партизаны, а утром они уходят в лес. С утра же в деревню приходит какая-либо немецкая часть, и начинаются допросы и терзания.

Я ранее упомянул, что фельдмаршал фон Клюге в Смоленске передал нас в ведение контрразведки. Сначала это нам совсем не понравилось, но потом мы поняли, что это было мудрым решением. Мы были избавлены от принятия участия в больших боях, и, пока мы формировались, задача наша заключалась в ограждении окружающих нас деревень от партизанских налетов. Иначе говоря, у нас были большие возможности действовать самостоятельно и в приемлемых для нас рамках. В связи с этим, когда к нам приходили из деревень с жалобой на партизан или мы получали приказ из Смоленска освободить от партизан такую-то деревню и мы посылали по указанному маршруту одну или две роты, то на местах партизан никогда не оказывалось и наши части с ними не встречались. Партизаны приходили в деревни за продуктами и в жилых местах не задерживались. Скрывались же они в окружающих Осинторф лесных массивах, и в нашем районе им особенно было нечего делать. Разве только вывести электростанцию из строя, но тогда и русское население пострадало бы не меньше немцев. Работа станции протекала нормально.

Как правило, партизаны добывали себе пропитание в деревнях, и в этом отношении были для них большой нагрузкой, ибо иногда отбирали последний кусок хлеба. Как-то пришли к нам с жалобой из одной деревни пожилой мужчина и пожилая женщина. У него в прошлую ночь партизаны сделали обыск и отобрали единственный спрятанный костюм, и он остался в лохмотьях, а женщина последний свой кусок хлеба спрятала вечером от партизан под корытом на огороде, но ночью собака пронюхала хлеб и, опрокинув корыто, съела его, так что теперь ей нечего есть. С такими затруднениями можно было еще мириться. Хуже было сведение счетов, как, например, в деревне Озеры (если не ошибаюсь), куда партизаны пришли ночью, вытащили одного парня из постели и тут же на глазах жены и подростка-дочери расстреляли его за то, что он, по решению его односельчан, согласился поделить между ними колхозную землю. Был случай и расстрела бургомистра партизанами.

Правда, одновременно почти в каждой деревне находились противники коммунистов и партийных работников и тоже доносили на них, но не нам было начинать бессмысленную расправу, да и какая была бы от этого польза? В конечном счете, не эти несчастные, нищие люди были виноваты в своем заблуждении и даже в своих действиях; виноваты были те, кто их обманул, обокрал и превратил в жалких исполнителей своей воли. Только дьявольщина могла породить в селах и городах России такие дикие взаимоотношения.