На деле эта процедура была много сложнее и труднее. Дело в том, что после речи приемщика изъявляло желание столько народа, что взять всех приемщик никак не мог (у него было твердое задание), тем более что среди добровольцев было много людей с отмороженными руками и ногами (и все-таки таких полуинвалидов тоже попадало к нам немало, и мы не отправляли их обратно в лагерь, а лечили их у себя). Когда же прием кончался и оставались лишние люди с разочарованными лицами и печальными глазами, бывало трудно оторваться от них и уйти, стыдно было смотреть в глаза этих обреченных людей.
Начнем с того, что на войне положение солдат и офицеров, попавших в плен и очутившихся у врага за колючей проволокой, является для них самым тяжелым испытанием. А положение русских военнопленных в германском плену во время минувшей войны по своей трагичности в истории не знало себе равного. В связи с этим и подход к ним был связан с особыми моральными требованиями. В то же время военнопленные, как правило, были до предела истощены, морально разбиты и деморализованы, не говоря уже о том, что, кто только мог, скрывал свою инвалидность (главным образом отмороженные конечности). И не только это… Кто мог быть уверенным в искренности всех этих добровольцев, из которых за один прием можно было сформировать целую бригаду? Чем руководствовался каждый из них, поднимая руку? Да и можно ли было требовать от них в их положении искренности? Вся процедура приема людей была алгебраической задачей со многими неизвестными, но делать было нечего.
Так или иначе, но выведенных из лагеря людей в сопровождении трех немецких солдат из команды связи приводили на вокзал, где их уже ждал заранее заказанный железнодорожный состав, который и доставлял их до станции Осиповка. Расстояние от станции до места службы (6 км) проделывалось уже походным порядком. К людям, вышедшим из лагеря, нужно было отнестись, как к больным; сплошь и рядом происходили поступки, за которые виновный не в состоянии был отвечать. Но через три недели после выхода из лагеря люди приходили в себя и входили в норму.
Прибывавшую новую команду надо было сначала накормить, потом наголо обстричь и пропустить через дезинфекционную камеру и баню, после чего каждому выдавалось совершенно новое белье и обмундирование с обувью. Этих внешне приведенных в порядок солдат в течение первой недели нельзя было трогать, а потом с ними устраивали собеседования и через две недели подвергали опросу (если кто-нибудь передумал и хотел бы вернуться в лагерь) и зачисляли в строй. Оружие, как правило, выдавалось через три недели пребывания в части, и оно было советское — знакомое.
В заключение хочу отметить, что в любое время любой офицер или солдат мог заявить о своем желании вернуться в лагерь и это никому не ставилось в вину. Но за все время пребывания в РННА я такого случая не знаю. Мало того, наш лагерь с севера и с востока был окаймлен густым кустарником и лесом, и желавшие покинуть нас могли бы легко и незаметно уйти, но таких случаев тоже не было, пока в это дело не вмешались высшие немецкие инстанции и не вызвали в сердцах русских людей горечь и разочарование. Но и тогда, несмотря на это, уходили только единицы, за исключением одного случая, о котором речь будет впереди.
Система формирований была батальонная, т. е. формировались отдельные батальоны, подчинявшиеся коменданту центрального штаба. Принято было это решение в силу особых соображений, а именно: 1) Каждый отдельный батальон создавался с расчетом развернуть его в полк; 2) В таком деле, как наше, когда эмоциональные переживания людей были очень сложны, когда не каждый и не всегда может найти в себе исчерпывающий ответ на свои поступки, мы должны были подумать, что впереди нас могли ждать не только одни успехи. А раз это так, то пусть неприятности возникнут в малой части, где их локализировать много легче, чем когда беспорядок возникает в крупных частях. Короче говоря, батальонная система больше отвечала требованиям профилактики, чем обыкновенная общеармейская система.
Так или иначе, а через три недели на пайке германского солдата люди окончательно приходили в себя и лица их становились веселее и приветливее, а из бараков сплошь и рядом слышны были смех и песни.
Со дня получения оружия в частях начинались интенсивные занятия, несмотря на то что кадры наши состояли из уже обученных офицеров и солдат, это нужно было делать из тех соображений, что соблюдение уставных требований внутренне-казарменной жизни военных укрепляет дисциплину и субординацию, так же как строевые и тактические занятия укрепляют воинов физически, вселяя в них к тому же бодрость. Но, помимо этого, надо было приобщить людей к новой для них идее освободительной борьбы, ведь еще вчера они за проволокой мыслили категориями политграмоты и мыслить о чем-нибудь крамольном — антикоммунистическом не дерзали. Сегодня эта крамола является их прямой задачей. Следовательно, нужно было открыть перед людьми этот новый мир и исторически оправдать его. Нужно было не столько критиковать советские порядки, которые они знали лучше нас, сколько правильно и без прикрас осветить прошлое России, исторический путь русского народа, совершенный им, начиная с периода Московской Руси до великой Российской империи с ее культурными достижениями, народными многовековыми традициями, с ее морально-нравственным укладом жизни народа. Иначе говоря, лучшими примерами из дореволюционной народной жизни мы старались разбудить в сознании этой обманутой и обобранной большевиками молодежи любовь и преданность к прошлому своего народа, к его истории, без чего человек остается с пустой душой и не может считать себя полноценным человеком. Правда, к тому времени и большевики без зазрения совести начали манипулировать именами Александра Невского, Суворова и Кутузова, но тут каждому ясно было, что имена дореволюционных народных героев большевиками взяты всего лишь на вооружение и по необходимости и этот их шаг равносилен святотатству над памятью усопших героев, которые лишены возможности защищаться. Правда, проходят века, меняются поколения, меняются облики героев, но поставить в один ряд Александра Невского, Суворова, Кутузова, Маркса, Энгельса, Ленина — это значит не уважать ни тех, ни других, ибо они взаимно исключают один другого.
Я склонен думать, что в смысле политическом и идеологическом мы с нашими людьми достигли некоторого взаимопонимания. Как доказательство, приведу один характерный пример: мы никогда никого не спрашивали, состоял ли он в партии или же в комсомоле, но нередки были случаи, когда тот или иной офицер или солдат приходил и клал свой партийный билет на стол. И в каждом таком случае билет возвращался владельцу: он мог его и дальше хранить, мог сам его уничтожить, а нам нужен был он сам, его сердце, его преданность. Можно было бы привести много примеров преданности людей идее освободительной борьбы, но не хочется обременять читателя, поэтому, чтобы отдать дань прошлому и почтить память павших, я хочу подчеркнуть только, что люди были убеждены, что они идут не на братоубийство, а на жертвенную борьбу; что они носят оружие не для нападения, а для обороны. Наша сила заключалась в нашей идее, и наше подлинное оружие было наше слово. И то, что я здесь говорю, было подтверждено в конце мая в дорогобужском окружении десанта генерала Белова.
В заключение этой главы хочу напомнить о внешнем оформлении наших формирований. Как было упомянуто вначале, форма осинторфских формирований была советская. Чтобы людям было легче разобраться, знаки различия для командного состава тоже были взяты советские (красноармейские), но с петлиц перенесены были на погоны (в Красной Армии еще погон не носили). Но для кокарды головного убора были взяты цвета русского национального флага — бело-сине-красный. За неимением подходящего материала они делались из материи и картона. Конечно, и флаг наш был бело-сине-красный. Этим флагом не по принуждению, а добровольно обзавелись все наши роты и команды.
Таким образом, в течение первых четырех месяцев сформированы были пять стрелковых батальонов, батарея легких орудий, курсы усовершенствования среднего командного состава (после кровопускания в Красной Армии в 1937 году и пополнения ее рядов новыми людьми в рядах комсостава оказалось много случайных людей и такой курс был необходим), учебная команда, транспортная команда и санитарная часть, как было сказано выше. Все наши ожидания превзошла санитарная часть. Старший врач Виноградов подобрал себе блестящих помощников и обслуживающий персонал. Его часть обслуживала не только наши части, стоявшие в Осинторфе, в поселках Москва, Урал и Киев, но и части, стоявшие в Березине и Шклове. Помимо этого он занял пустовавшую больницу для рабочих торфяного предприятия, отремонтировал ее, оборудовал и превратил в образцовый лазарет. Все необходимое для лазарета, вплоть до медикаментов, вывозилось лейтенантом Гесслером из борисовских трофейных складов целыми грузовиками. В лазарете часть коек была отведена для гражданского населения, а кроме того, были открыты зубоврачебный кабинет и амбулатория для общего пользования.
