Год спустя после этой аудиенции мне пришлось представляться королю в Букингемском дворце. Я воспользовался случаем выразить благодарность за посылку подлодок в Балтийское море. Король был, по-видимому, несколько смущен. Он ответил мне, что в России, быть может, ждали большего, но что морская стратегия Англии зависит от многих факторов, среди которых личные желания короля не играют решающей роли.

В ноябре 1915 года «Hercules» должен был идти в Ливерпуль, так как наступила его очередь быть введённым в док. Во время стоянки в доке производился весь необходимый ремонт по судовой и машинной части и устанавливались на корабле новейшие усовершенствования и изобретения. По утверждённому плану работы эти исполнялись в течение одного месяца, и за это время офицеры и команда пользовались по очереди отпусками. Я также воспользовался этим случаем съездить в Лондон.

За семь месяцев моего пребывания на Гранд Флите я нашёл Лондон мало изменившимся. Военный отпечаток уличной жизни, правда, усилился, а военный элемент преобладал в театрах, ресторанах и, в особенности, в городских парках, где солдаты при случае позволяли себе большие вольности. Вечернее освещение улиц продолжало быть таким, как в мирное время. Только некоторые магазины закрыли свои окна деревянными ставнями или железными шторами. На решетках парков все назойливее бросались в глаза агитационные плакаты, призывавшие добровольцев в армию. Трамваи обслуживались женским персоналом, в торговых учреждениях и ресторанах была также сплошь женская прислуга или же старики и мальчики. Остаток мужского персонала старался держаться в тени, как бы чувствуя стыд, что он еще не завербовался в армию.

Общественное мнение было заметно обеспокоено неудачами на сухопутном фронте и в Дарданеллах. Газеты требовали введения общей воинской повинности. Делались нападки на тяжеловесность правительственного аппарата, обусловленную слишком большим числом членов кабинета министров. Высказывалось мнение, что при меньшем числе министров и правомочных членов правительства можно было бы добиться лучших результатов. Все эти последствия затянувшейся войны были естественны. Они не производили на меня впечатления симптомов зарождающейся нервности и апатии, а наоборот, казались признаками возрастающего национального самосознания. Газеты были полны разнообразных предложений и проектов, как уменьшить в пользу нужд фронта расходы в тылу. В среде правительства и в парламенте шла борьба за добровольную отмену некоторых «конституционных гарантий» парламентского режима, чтобы добиться единообразия и сосредоточения власти, а также быстроты при проведении в жизнь принятых решений.

Моё свободное время я посвящал главным образом научным занятиям, и моим любимым местом для этого был читальный зал Британского музея. Мне приходилось посещать также Лондонскую библиотеку, где я познакомился и постепенно вошел в близкие дружеские отношения с ее заведующим доктором Хагберг-Райтом. При отъезде с Гранд Флита меня снабдили рекомендациями в старейшие лондонские военные клубы: «Клуб объединённых служб» («United Service Club»), «Клуб армии и флота» («Army and Navy Club»). Первый клуб, в силу своего старшинства, называется в обыденной речи «Senior», т. е. старший, в отличие от второго, который известен под названием «Junior» (младший). По вечерам я часто сопровождал доктора Хагберга в его «Клуб реформ» («Reform Club») – политический клуб либералов. Таким путем я не только ознакомился с клубной жизнью, которая играет в современном Лондоне большое общественное значение, но и имел возможность беседовать за чашкой кофе с политическими деятелями различных направлений, начиная с известных литераторов и публицистов и кончая вождями-либеральной партии и министрами.

Мой отпуск уже подходил к концу, когда я получил приказание дожидаться в Лондоне начальника русского морского генерального штаба, незадолго перед тем выехавшего из Петрограда. Русин не принадлежал к числу моих друзей и доброжелателей, поэтому необходимость ожидать его приезда не доставляла мне особой радости. В это время, насколько я мог судить из полученных мною писем, заметно приподнятое настроение в стране передалось и на Гранд Флит. Можно было думать, что и стратегия на море изменится в сторону большей активности.

Я сознаюсь, что успех выжидательной стратегии («Wait and See Strategy») мне всегда казался сомнительным. Эту стратегию приписывали в особенности тогдашнему премьеру Асквиту. В политике подобный принцип имеет свое оправдание, но военная наука его в корне осуждает. В этом отношении я вполне разделял ту часть общественного мнения Англии, которая требовала более активной стратегии. Приверженцы либерального главы кабинета исходили, наоборот, из того факта, что союзники располагают более неисчерпаемыми ресурсами, чем центральные державы, и что поэтому время работает на пользу Антанты. Они указывали также на то, что современная война не может быть выиграна путем победы, одержанной на поле сражения, а лишь путем истощения материальных сил противника. Оперативный план сводился, таким образом, к дальней блокаде, и могущественные флоты союзников не должны были покидать свои базы без особо настоятельных причин.

С таким взглядом на вещи я никак не мог примириться. Во-первых, дальняя блокада, как основной метод стратегии, мне представлялась столь же жестокой, как и несправедливой. Она была жестокой, так как из-за нее должно было страдать гражданское население – женщины, старики и дети, и при этом еще в большей мере, чем неприятельские армии. Несправедливой следовало её назвать потому, что она противоречила международному праву и обыденному правосознанию, которого придерживались даже в более ранних войнах. С военной точки зрения, стратегия, которая добивается победы над врагом, главным образом, путём его истощения, по-моему, также ошибочна. Она противна основному принципу всякой борьбы, который требует сосредоточения всех сил народа, чтобы возможно скорее достичь главной цели – навязать врагу свою волю. Морская блокада всегда была одним из средств борьбы с врагом, но в предыдущих войнах более сильный флот, блокируя неприятельское побережье, не имел в виду истощения гражданского населения вражеской страны. Его цель была заставить неприятельский флот покинуть свои защищенные базы и принять бой с блокирующим флотом в открытом море.

Между этими двумя способами ведения войны имеется принципиальное различие. Прежде всего, оно бросается в глаза в отношении правил блокады, установленных в международном праве. Согласно этим правилам, блокирующий флот имеет право считать военной контрабандой и не допускать к ввозу в неприятельские порты оружие, военные материалы и предназначенные для военных целей припасы, как-то: топливо, а также продовольствие, поскольку оно идет для нужд вооруженной силы противника. Все остальное сырье и жизненные продукты, которые не предназначены специально для флота и армии врага, а ввозятся в неприятельские гавани для потребностей гражданского населения, до мировой войны, и даже в первое время войны, не причислялись к военной контрабанде. Эти грузы не подлежали реквизиции, по крайней мере, в тех случаях, когда они перевозились под нейтральным флагом на судах, не принадлежащих воюющим странам.

Подобно тому, как Германия в первые же дни войны нарушила нейтралитет Бельгии, так же и союзники вскоре после начала военных действий стали нарушать постановления о блокаде и военной контрабанде, несмотря на то что эти правила в международном праве имели более чем столетнюю давность. Каменный уголь, нефть и другие виды топлива, целлюлоза, различное сырье и, наконец, даже жизненные продукты стали постепенно если и не объявляться официально военной контрабандой, то фактически считаться за таковую.

Уклонение воюющих стран от освященных международным правом культурных традиций можно объяснить только взаимным ожесточением. У Антанты господствовало убеждение, что победа над центральными державами возможна лишь посредством истощения их сил блокадой, которая поддерживалась бы на Западе сильнейшими флотами союзников, а на Востоке русской армией. На севере, правда, еще оставался выход из этого кольца – нейтральная Скандинавия. Отсюда Германия могла ввозить некоторое количество жизненных припасов. Но вскоре Антанта начала контролировать ввоз сырья и в Скандинавские страны. Впоследствии же, когда ожесточение достигло своего предела, блокада была попросту распространена и на эти страны.