До сих пор мы ничего не знали о Кзыл–Орде, но нам, по крайней мере, было известно, куда мы едем. Теперь мы даже этого не знали.
Наша дорога буквально становилась дорогой в неизвестность.
На семнадцатый день пути вдруг всё в нашем длинном товарном составе пришло в движение. «Мы в Казахстане» — послышалось где‑то, и в одно мгновение весть об этом пронеслась через все восемьдесят вагонов нашего поезда.
На одной маленькой станции мы увидели под русским названием станции надпись по–казахски. Снова стали рассматривать карты.
Действительно, находились мы между западно–сибирским городом Курганом и городом Казахской ССР Петропавловском. А к вечеру мы прибыли в этот первый большой казахский город со старинным русским названием — Петропавловск.
Кто‑то при этом припомнил, что Петропавловск был когда‑то узловым пунктом для караванов, ходивших от Бухары и Ташкента. Здесь товары сгружались и затем их отправляли по железной дороге в Россию. Но прошлое нас сейчас не интересовало.
Мы впервые увидели здесь казахов. Почти у всех были как смоль, волосы, темные глаза, желто–коричневый цвет лица и форма глаз, типичная для монгольских народов. Бросалась в глаза их своеобразная походка и сравнительно короткие ноги при длинном туловище.
От Петропавловска мы поехали на юг. Так как железнодорожная линия была проложена только до озера Балхаш, наша поездка должна была оборваться где‑то между Петропавловском и этим озером.
Стало заметно теплее. В Петропавловске прицепили к составу еще несколько открытых площадок с заржавевшими машинами. Мы сидели на этих площадках, загорая под октябрьским солнцем и разглядывая окрестности. Но в них ничего интересного не было. Мы ехали по равнине. Она была гладкой, как мраморная доска, без единого холма или котловины. Так шли часы и дни…
В северном Казахстане можно было видеть только одно дополнение к однообразному пейзажу: слева и справа от полотна — деревянные заграждения в несколько метров высоты. Они тянулись на многие километры.
— Для чего здесь эти заграждения? — спросили мы у железнодорожника в одном небольшом селении.
— А это защитные заграждения против снежных заносов. Главным образом, против буранов.
— Что же, здесь бывает много снега?
— Зимой выпадает здесь очень много снега, снег лежит высотой до 8, 10 и даже до 15 метров. Иногда поезда, несмотря на все меры по снегоочистке, не ходят в течение дня и больше.
— Ничего себе — перспективы! — сказал один юный студент и выразительно свистнул при этом.
Но мы не были угнетены. Морозы и метели казались нам еще такими далекими. Сейчас пригревало солнце и впервые нам давали достаточно еды.
На двадцать второй день нашего путешествия, в пять часов утра, поезд остановился. Охранники забегали, зашумели. Все двери были открыты.
Приехали! Всем выходить!
Мы бросились к выходу. Перед нами была голая степь… Ни дома, ни дороги, ни дерева, ни куста. Мы стали расспрашивать нашу охрану. Никакого ответа.
И только через час мы узнали, что находимся вблизи небольшого селения Оссокаровка, почти в 120 километра севернее Караганды.
Итак, мы, наконец, добрались до конечной цели нашего путешествия.
СЁЛА БЕЗ НАЗВАНИЙ
Мы стояли в нерешительности около своего эшелона, Тем временем был выгружен наш багаж. Понемногу становилось всё светлее, и вдалеке мы могли уже различить очертания Оссокаровки.
Вскоре подъехали крестьянские подводы. В некоторые из них были впряжены лошади, но большинство телег имели в упряжке быков и… верблюдов. Я не верил своим глазам: верблюды — в упряжке крестьянских подвод!
Начальники охраны взволнованно сновали взад и вперед. Через несколько минут явился наш охранник со списком а руках.
— Подойдите‑ка все поближе, я сообщу сейчас порядок распределения. Все будут размещены в близлежащих населенных пунктах.
С этими словами он начал читать список.
Но что это? Я не слышал ни одного названия местечка или деревни. Слышалось только: «поселок №5, поселок №12, поселок №8, поселок №24» …
Очевидно, здесь не было никаких селений. Это были поселки без названий; они имели только номера… Вдруг я услышал мою фамилию:
— Леонгард — поселок № 5. Скоро это перечисление окончилось.
У меня опять появилось неприятное чувство, как тогда, при отъезде из Москвы, но оно было связано, в первую очередь, с мыслями о судьбе моих друзей и спутников. Я, в конечном счете, имел еще паспорт и при том без пресловутых штемпелей о высылке. Осторожно вытащил я из бумажника свой паспорт. Он был сейчас единственной вещью, которая еще связывала меня со свободой.
Когда в начале нашей поездки я разговаривал с ответственным за эшелон, он меня заверил, что все будет в порядке. Теперь я решил ему об этом напомнить.
— Товарищ начальник эшелона! Вы знаете, что у меня нет предписания о высылке и что я выехал сюда только по предложению начальника милиции того района Москвы, в котором я жил. Он мне совершенно определенно сказал, что отсюда я буду иметь право уже свободно ехать дальше. Мне хотелось теперь получить свои вещи, с тем, чтобы поехать в Алма–Ату.
Мне казалось, что еще никогда моя судьба так не зависела от ответа одного человека. Однако я был твердо уверен неоспоримости своего права.
Но произошло нечто невероятное.
— Всё это меня не касается. Я с этим не имею ничего общего. Если ваши данные верные, Вы сможете на месте объяснить все обстоятельства. А сейчас вы обязаны следовать в поселок, в который Вас определили.
— Товарищ начальник! Взгляните на мой паспорт! Он заново оформлен в Москве 21 сентября 1941 года и в нем никаких пометок об ограничении. Он издевательски рассмеялся.
— Ну что ж, в Москве, значит, вам просто забыли подавить штемпель. Это и здесь довольно быстро можно исправить, — стоит же в вашем документе, что вы — немец.
Не было никакого смысла продолжать разговор. Я решил пока подчиниться, но по прибытии в «поселок №5», снова попытать счастья. Правда, теперь уже я не имел больших надежд на успех.
Мы погрузили наши вещи на подводы, посадили женщин и больных, а сами пошли рядом. Это была гнетущая картина. Вереницы утомленных и истощенных людей, после двадцати двух дней пути в переполненном эшелоне молча тащились по проселочной дороге… Куда? Зачем?.. Чтобы поселиться в тех местах, где десять лет тому назад размещали на жительство раскулаченных крестьян, обреченных на долгое изгнание.
Молчали и наши кучера. Казалось, они нас не замечали.
— А далеко этот поселок № 5?
— Ах, нет, сынок, не так далеко. Километров двадцать пять, пожалуй. К вечеру будем уже там, а то и раньше.
Мы стали расспрашивать. Наш возница заговорил о колхозе.
— Колхоз? Я думал, что здесь живут высланные кулаки?
Он ответил, растягивая слова. Эта манера говорить присуща русскому крестьянству.
— Да–а, мы были кулаками, но теперь мы, вроде как колхоз…
— Как это так — «вроде»?
Возница, сам бывший кулак, начал рассказывать, как а 1930 и 1931 году раскулаченных крестьян высылали из Украины и Центральной России и направляли в эти места.
Он говорил так равнодушно и безучастно, что можно было подумать, что речь идет о вещах, происходивших в далекие–далекие времена, где‑то на другом конце земли.
— …Тогда здесь вообще ничего не было. Были просто воткнуты в землю колья и на них маленькие дощечки с надписью — поселок №5, №6 и так далее. Мужиков привели и сказали им, что теперь они сами должны думать о себе. Мужики стали: копать землянки. В первые годы много поумирало от голода и холода. Ну, а затем начали понемногу ставить хаты из глины, и тогда стало легче.
— Ну, и что же дальше?
— Да, ничего. Потом мы получили приказ — колхозы основать.
— От кого же был приказ? От местных советов?
Крестьянин отрицательно покачал головой.
— У нас здесь никаких местных советов не было и нет.
Я невольно улыбнулся. Крестьянин, видимо, не в своем уме. Он не знает, что говорит. В Советском Союзе повсюду имеются местные советы. Но уже вечером я должен был признать, что крестьянин был всё‑таки прав.
