Виллы и иерархическое распределение обедов были не единственными привилегиями ответственных работников. Только что здание ЦК на Валльштрассе было отстроено и меблировано; так же мы узнали об открытии дома отдыха, предназначенного специально для работников аппарата ЦК. Он находился в Бернике около Бернау, был по тогдашнему времени весьма роскошно оборудован, расположен в огромном парке и совершенно отгорожен от внешнего мира. Питание там было настолько прекрасным, что обеды в здании ЦК казались в сравнении с ним весьма скромными. Здесь мы проводили свои отпуска. Иногда ответственных работников посылали на несколько дней в дом отдыха в Бернике после какого‑либо особого задания, чтобы они восстановили свои силы. Одного нельзя при этом забывать: насколько были велики привилегии, настолько большие требования партия предъявляла к ответственным работникам. Многие служили партии до полного физического изнеможения. Когда у них истрепывались нервы и они физически доходили до изнеможения, им разрешался короткий отдых. Однако ответственные партработники, которые не могли более выполнять заданий или требований партии по причинам надорванного здоровья или преклонного возраста — за исключением лишь самых высших партийных работников — выбрасывались, как выжатый лимон. И здесь принцип полезности был решающим.

При распределении привилегий точно учитывалось занимаемое положение. Дом отдыха в Бернике был сначала открыт для всех ответственных работников аппарата ЦК. Вскоре, однако, последовало разделение. Для самых крупных работников Центрального секретариата был создан еще более роскошный дом отдыха в Зеегофе.

Строгая иерархия проводилась также при раздаче знаменитых пайков, тех огромных пакетов с продовольствием, сигаретами, табаком, спиртными напитками и шоколадом, которые мы регулярно получали наряду с питанием в столовой ЦК и продовольственными карточками. Так как пайки выдавались не только средним и высшим ответственным работникам партии, а также ответственным работникам государственного и хозяйственного аппарата, научным работникам, специалистам, писателям и работникам искусства, система раздачи была особенно тщательно разработана. Количество выдаваемых продуктов зависело от того, какую функцию несло то или иное лицо, насколько оно было «важно». Когда мы об этом говорили со стопроцентными, ответ их был весьма прост:

— Защита кадра! Наши товарищи должны так много работать, что само собой разумеется они должны быть освобождены от материальных забот.

Это может быть было и верно, но никак не объясняло иерархического распределения пайков. Кроме того, разве не работали рабочие на предприятиях и в шахтах, а также низшие партийные работники (которые не получали пайков) с полным напряжением сил?

В Саксонии я встретил одного партийного работника, который работал в организации Объединения свободных немецких профсоюзов (FDGB) и хорошо знал положение на заводах. Он доверял мне и ему хотелось поделиться со мной своими сомнениями.

— Между нами говоря, — сказал он, — зависимость от русских мы чувствуем внизу гораздо сильнее, нежели вы наверху, где разговор идет в более вежливой форме. В пайках есть тоже загвоздка…

— Могу себе представить. Рабочие наверняка озлоблены из‑за этого.

— Да, и это тоже, но есть и нечто другое.

И он рассказал мне о судьбе одного ответственного работника из своего города, получавшего пайки.

Преданный партии товарищ, который провел многие годы в концентрационном лагере, вернулся на свой завод. Рабочие радостно его приветствовали. Он сделался ответственным работником и считался «первым человеком» на предприятии. Начинается демонтаж завода. Русские заявляют ему, что он должен оправдать проведение демонтажа, перед рабочими. Когда демонтаж будет проведен — так они обещали ему — все будет на этом закончено и рабочие смогут в дальнейшем спокойно работать. Товарищ поверил этому, а рабочие поверили его заявлению. Демонтаж был проведен. Рабочие думали, что теперь все закончено и горячо взялись за работу. Они притащили откуда‑то снова машины и восстановили завод — не таким, каким он был, конечно, но все же он был пущен в ход. Прошло несколько месяцев. Товарища снова пригласили оккупационные власти. Ему сообщили, что его завод должен быть опять демонтирован. Он просил, напоминал об обещании, данном перед первым демонтажем, говорил, что потеряет доверие рабочих, указывал на вред, приносимый этим репутации партии? Ничто не помогло. Оккупационные власти настаивали на проведении повторного демонтажа. Он отказался объяснять это рабочим. Офицер насмешливо улыбнулся: «Если вы этого не сделаете, — сказал он, — я сообщу рабочим, что вы за это время получили в виде пайков и иных льгот». Тут он вынул список: все было аккуратно сосчитано и за полтора года набралось порядочно. Только тогда этот товарищ понял, что означают пайки. На следующий день он снова оправдывал демонтаж перед рабочими. Но он сейчас уже не прежний. Он сломленный человек.

После этого рассказа и я понял, что пайки это не только солидарная помощь жертвенным товарищам, и что служат они не только защите кадра…

Люди на Западе обычно удивляются, когда я говорю, что с 1945 года я каждый день читал крупные западные газеты.

— Ну и как? Как это на вас действовало? — спрашивают они сразу.

К сожалению, я могу только ответить:

— Никак. Если вообще можно говорить о действии, — за небольшим исключением, — то только о таком, что это изучение газет мне скорее мешало порвать со сталинизмом.

Три четверти места западные газеты, которые, естественно, должны считаться со своим, «западным», читателем, отводили и отводят описанию событий, которые нисколько не интересуют даже самого оппозиционно настроенного партработника. Большинство статей и комментариев написаны таким языком, который хотя и понимает обученный на Востоке партработник и в который он может при желании вникнуть, но который оставляет его холодным.

«Эти ненаучные формулировки в западной прессе», — констатировали мы пренебрежительно, когда разговор заходил о «западных» статьях. Поскольку для нас все политические понятия, как народ, демократия, свобода, нация, социализм имели совершенно точное значение, любое употребление этих понятий, отклонявшееся от нашего определения, казалось нам «ненаучным», а статьи — написанными людьми, как мы тогда выражались, «лишенными какого‑либо политического образования».

Естественно, что наш интерес вызывали, прежде всего, сообщения и статьи, которые трактовали вопросы, связанные с советской зоной, Советским Союзом или странами народной демократии. Мы только качали головами и нередко бывали глубоко разочарованы. Действительно важные события, которые вызывали среди нас широкие дискуссии и по поводу которых нам горячо хотелось прочесть серьезный западный комментарий, — совсем не упоминались. «Они вообще не знают, что происходит» — было лейтмотивом наших разговоров на эту тему.

Вместо этого, в западноберлинских и западногерманских газетах часто и подробно, со злорадством, сообщалось о недостатках и ошибках местных инстанций в советской воне.

Ни один из моих друзей и знакомых не укрепился в результате таких статей в своей оппозиционности и не получил стимула к критическому обдумыванию положения: напротив, мы все без исключения были возмущены той заносчивостью, с которой на Западе высмеивали молодых бургомистров, попадавших на работу в государственный аппарат и делавших грамматические ошибки.

Таким образом мы всегда испытывали двойное разочарование: крупные события, которые нас занимали и которые мы обсуждали ночи напролет, от которых у нас начинались «политические колики» — не находили отклика в западной прессе, а относительно мелкие недостатки и промахи размазывались с великой охотой. Как раз это казалось нам несправедливым. В таких случаях мы из‑за этих нападок чувствовали себя снова связанными с системой.

Нам хотелось услышать серьезные аргументы, которые помогли бы в разрешении наших принципиальных вопросов. Вместо этого нам рассказывали, насколько выше стандарт жизни рабочего на Западе по сравнению со стандартом жизни рабочего в советской зоне и в странах Советского блока. «Какие они делают открытия! — было нашей реакцией. — Как будто мы и сами этого не знаем! Конечно, жизненный стандарт в западноевропейских странах выше, чем в странах народной демократии. Это же совершенно ясно — погибающие системы общества во все времена истории имели высший стандарт жизни, чем развивающиеся».