Наша колония решила отпраздновать 1 Мая народным митингом. Было объявлено по селу, что «политики» приглашают всех желающих на рабочий праздник. Мы особенно подчеркивали, что приглашаем всех, и русских, и инородцев, даже преимущественно последних, так как они — главная масса рабочих. Это очень важно в Обдорске, где к инородцам относятся как к париям.

Для праздника мы заняли чайную Общества трезвости. Зал был прекрасно декорирован зеленью, красными знаменами, аншлагами и соответствующими надписями. Нашли даже фисгармонию для хора, а для гостей приготовили чай и закуску.

Сверх ожидания, на праздник явилось более двухсот человек. И что всего отраднее, среди присутствующих оказалось много инородцев. В своих гусьях[38] и малицах,[39] в оленьих сапогах и с первомайскими красными бантиками на груди, они придавали празднику совершенно особый колорит.

Революционные песни были знакомы большинству. В хоре принимали участие многие из присутствующих. Речи на тему о международной солидарности рабочих и о совершающейся революции были встречены восторженно.

Со дня на день мы стали ждать парохода. Целую неделю дул сильный ветер с Урала, а во время ветра Обь так же сильно волнуется, как море, и пароходы принуждены бывают прятаться под защиту берегов. Эта неделя ожидания стала самой мучительной из всех дней, проведенных в ссылке.

Приход парохода, особенно первого, — целый праздник. Ссыльные и все обдорчане собрались на берегу. Еще пароход находился далеко от берега, когда начались расспросы о новостях. Любопытен первый вопрос, который у всех был на устах:

— Ну что, Дума еще существует?

— Пока не разогнана, — был ответ капитана, флегматично стоявшего на мостике и, видно, не первый раз отвечавшего на этот вопрос. Во время далекого пути от Тобольска до Обдорска в каждом селе, в каждом населенном пункте его спрашивали об одном и том же.

Сами обдорчане спокойно относятся к своей оторванности от внешнего мира. Рыбу ловить еще рано. Зимние работы по торговле окончены. Обдорчане предаются веселью и отдыху перед тяжелой летней работой на промыслах. Ежедневные кутежи и пьянство, карточная игра — вот занятия обдорских обывателей в это время.

Вообще на севере пьют много, но Обдорск перещеголял в этом отношении все соседние населенные пункты. Казенная винная лавка ежегодно продает до ста тысяч ведер водки, как рассказывал нам местный заведующий складом. На улицах постоянно можно встретить ряд нарт, на которых приезжают из окрестных чумов за водкой остяки и самоеды. Едут они обыкновенно целыми семьями и напиваются тут же, на улице. Пьют все — и взрослые, и дети, и мужчины, и женщины. Часто спят на улице.

В дни распутицы, когда мы особенно тоскливо ждали известий, особенно остро чувствовали обиду оторванности от родной среды, Обдорск веселился вовсю.

Современная политическая ссыльная колония совершенно не похожа на те колонии, какие были несколько лет тому назад. Раньше в ссылку шли главным образом революционеры, члены двух действовавших тогда в России революционных партий — социал-демократов и социалистов-революционеров. Октябрьская амнистия 1905 года вернула из ссылки все старые элементы. Последующая реакция, массовые аресты и высылки целыми тысячами участников революционной борьбы наполнили ссылку новым элементом.

Кого только нет в этом великом переселении живых сил русского революционного движения на сибирский север! Тут аграрник и стачечник, земский деятель и флотский матрос, почтово-телеграфный служащий и железнодорожник. Немало среди этой публики и таких, которые ничего общего не имеют с освободительным движением, а просто арестованы в массе и высланы на основании «чрезвычайных» законов.

Теперь нередко приходится слышать, что тот или иной политический поступил предосудительно, что ссыльные пьянствуют, играют в карты и т. д.

К сожалению, многие из этих обвинений безусловно справедливы. Да и не удивительно! Разве мало было таких случаев, когда люди, всю жизнь ничего не делавшие для демократии и даже глубоко ей враждебные, участвовали в революционных актах под влиянием общественного подъема, вызванного революцией? Но вот они вырваны из движения. Их не воодушевляет и не очищает атмосфера высокоидеалистической народной борьбы за свободу. Они заброшены в далекое сибирское село без средств к существованию, без всяких надежд на будущее. И они снова принимаются за свои прежние «дела», нисколько не стесняясь многообязующим званием политического ссыльного.

Как я уже говорил, мы застали в Обдорске пять человек административно-высланных. Нас приехало восемнадцать. Таким образом, образовалась колония в двадцать три человека.

В сравнении с другими наша колония была поставлена в выгодное положение. Мы все знали друг друга, большинство из нас были люди, «видавшие виды», и потому никаких неприятностей, как в других местах ссылки, не могло быть.

Когда мы уезжали из Петербурга, нас провожали одними и теми же словами:

— До свидания, ведь все равно не надолго!

Даже тюремный инспектор, товарищ прокурора, присутствовавший при освидетельствовании ссыльнопоселенцев, и вся администрация тюрьмы выражали уверенность, что мы там не останемся.

Местная сибирская администрация также не обманывалась. Она хорошо знала, что основываться в Сибири никто из нас не намерен и что многие воспользуются первым же удобным случаем, чтобы бежать. Помощник тобольского исправника, сопровождавший нашу партию, говоря как-то со мной о побегах, выразил только одно пожелание, чтобы мы не бежали с дороги, не подводили конвоя и сопровождающих чинов полиции.

— Ведь вам же удобнее бежать с места водворения: меньше риску, да и лучше можно все подготовить.

Но их предположения оказались оптимистичнее, чем наша действительность.

До ближайшей железнодорожной станции надо было ехать на оленях и лошадях больше полуторы тысячи верст. Такими станциями были или Тюмень, или Богословские заводы. Был и еще один зимний путь — через Ижму на Архангельск. Полиция почему-то была уверена, что мы изберем его, несмотря на то что он наиболее долгий и неудобный. Пришлось бы, переваливши Урал, скакать около двух тысяч верст по совершенно безлюдным местам, по ужасным дорогам и при этом постоянно иметь в перспективе возможность столкнуться в редких населенных пунктах со становым или урядником.

Единственная хорошо налаженная дорога от Обдорска идет через Березов, Тобольск, на Тюмень. По ней нас везли этапом. До Березова дорога земская, а оттуда — почтовая. Я уже касался случая с одним товарищем, пожелавшим воспользоваться этим трактом.

Оставалось обратить внимание на другие пути. Мы старательно принялись за изучение различных коммерческих дорог, соединяющих Обдорск с торговыми пунктами Вологодской и Пермской губерний. Карты у нас имелись. В местной библиотеке благодаря трудам миссионера о. Иринарха была собрана богатая литература о сибирском севере. Ею мы и воспользовались, хотя благочестивый монах, верно, не предполагал, что его коллекция будет использована для таких «преступных» целей.

Из нескольких дорог некоторые были совершенно заброшены, и о них никто из местных обывателей не мог дать никаких сведений. Они действовали еще тогда, когда в Обдорск ходило мало пароходов и местным торговцам приходилось организовывать вывоз товаров собственными средствами. Самые свежие сведения, которые нам удалось собрать об этих дорогах, относились ко времени 15–20-летней давности. По другим дорогам, правда, ездили и теперь, но только в определенное время года, со специальными провожатыми. Главный недостаток этих дорог заключается в том, что в целом ряде перегонов в двести — триста верст нет жилых помещений. Надо ехать со своими запасами, с долгими остановками для отдыха и корма лошадей. А нам это было не совсем удобно, так как полиция могла доскакать до телеграфа и предупредить все железнодорожные станции, лежащие вблизи Тобольской губернии. Опасность тогда удесятерилась бы.