«Пройдутъ года, и исторія произнесетъ свой безпристрастный приговоръ; она сообщитъ будущимъ поколеніям о великомъ единстве и героической самоотверженности русскаго народа, боровшагося стойко и неустрашимо за свою свободу и положившаго на алтарь этой свободы свое достояніе и тысячи молодыхъ жизней.
Подсудимые и защитники, участвовавшие въ процессе только „въ целяхъ политическихъ, для широкаго публичнаго выясненія истины“, шли до техъ поръ, пока была еще малейшая возможность осуществлять эту задачу, и отказались от дальнейшаго участія въ процессе, когда перед ними и всемъ русским обществом вдругъ опустили завесу и заставили разыгрывать въ дальнъйшемъ только роли статистовъ для окончанія процессуальнаго церемоніала.
И подсудимые и защита вполне своевременно и съ полнымъ сознашемъ своего достоинства отказались отъ этой роли.
Въ искренности и правдивости подсудимыхъ не усумнился даже представитель обвиненія, но этотъ же представитель обвиненія отказался съ брезгливостью отъ инсинуацій, выдвинутыхъ охранниками, и отъ многихъ результатовъ того дознанія, которое было произведено жандармскими и охранными агентами правительства.
Стоитъ только вдуматься въ это обстоятельство, чтобы понять нравственный обликъ объих сторонъ, представшихъ передъ судомъ и перед представителемъ обвиненія, которому выпала на долю крайне тяжелая задача опираться на те данный, которые оказались противными его совести, чтобы понять, какая глубокая пропасть отделяетъ этическое міросозерцаніе пролетаріата отъ идеаловъ и нравственныхъ устоевъ бюрократіи.
Помимо палаты, не имевшей права входить въ политическую оценку процесса, русское общественное мненіе вынесетъ и свой приговоръ по этому процессу. И этотъ приговоръ, вынесенный на основании не статей закона, а совести народной, будетъ тяжелее для правительства, чемъ приговоръ палаты для подсудимыхъ.
Пролетаріатъ выйдетъ изъ этого процесса съ гордо поднятымъ челомъ и скажетъ с твердой верой въ свое будущее „Будетъ некогда день и погибнетъ священная Троя!“»
Тем временем Лиза собиралась в далекий путь. «Ты меня от себя не отпускай», — писала она когда-то мужу в Таганскую тюрьму, и теперь, сидя на чемоданах, чувствовала себя так, точно пребывала не в преддверии вечной ссылки, а в ожидании семейного счастья, которое должно было наступить вместе с началом долгой дороги.
ГЛАВА XXII
Обдорск давно ждал «советских».
Правительство со своей стороны сделало все, чтобы заинтересовать местное население новыми ссылками. Еще за два месяца до нашего прибытия местным приставом были получены инструкции о том, как нас принять, как строго за нами следить. Кроме того, приготовления, которые предпринимались по всему тракту, та исключительная «помпа», с которой нас везли, не могли не отразиться на обдорчанах. Они ждали, что к ним приедут какие-то исключительные «политики».
Были, конечно, и такие, особенно среди молодежи, которые слыхали о Совете рабочих депутатов, следили за судебным процессом по газетам. Их симпатии уже наперед были на нашей стороне, так как по своему политическому настроению они были большие радикалы.
Впоследствии мои хозяева, зырянские купцы и рыбопромышленники, рассказывали, что они нарочно на неделю отложили свой отъезд в самоедские тундры, чтобы только видеть высланных депутатов, о которых они так много слыхали. Это было большой жертвой с их стороны, но чего не сделаешь для удовлетворения так сильно возбужденного любопытства?
Дорога между Березовом и Обдорском не представляет ничего интересного. Путь идет или через Обь, или по безлюдной, безлесной тундре. На всем пути на продолжении пятисот верст есть только одно населенное место, которое может носить название села. Остальные места остановки состояли лишь из нескольких остяцких юрт и чумов, в которых жили содержатели земских станций. На каждой из таких станций нас встречал местный десятский или другое должностное лицо. При этом они старательно выставляли вперед свою палку. Мы долго не знали, в чем тут дело. Сопровождавший нас секретарь полиции разъяснил, что это эмблема их официальной власти. Действительно, на палке (самой обычной, даже неаккуратно обтесанной) имелась сургучная печать, которая давала владельцу ее большую власть над окружающими.
Дорога привела нас в не особенно веселое расположение духа. Мы все ехали в Обдорск с непременным желанием вернуться обратно. Внимательно изучали условия передвижения, чтобы при первом же удобном случае дать себе «амнистию». Но эти пятьсот верст от Обдорска до Березова имели очень мало удобств. Дорога вилась узкой лентой среди безлюдной тундры, и единственным способом передвижения служили земские лошади и олени. Нами, конечно, они не могли быть использованы, так как отпускались только едущим по специальному бланку. Что же касается оленей частных владельцев, то их стада кочевали по всей тундре. Требовались связи и время, чтобы до них добраться.
Но это дело будущего, а пока что мы приближались к месту нашего постоянного жительства. Наконец-то сможем освободиться от проклятой этапной жизни!
Все с наслаждением мечтали о том времени, когда, прибыв на место, каждый останется сам с собой или со своей семьей. Радость конца тюремного заключения и конца долгого месячного пути покрывала все остальные чувства. Даже побег как-то стушевался. К Обдорску мы приближались с тем же чувством, с каким приближаются с своей родине те, кто долго ее не видел.
Обдорск приятно поразил с первого же взгляда. Мы не ожидали, что на столь далеком севере может быть такое богатое и красивое село. Издали еще бросались в глаза две церкви и целый ряд больших, красивых, чисто городских зданий. Не будет преувеличением сказать, что там встречаются дома, которые сделают честь любому провинциальному городу Европейской России.
Оказалось, что те ужасы, которые нам рисовали в Тобольске, были страшно преувеличены. Видно, губернская администрация не имеет никакого представления о таком важном в коммерческом отношении пункте, как Обдорск. Достаточно сказать, что ни тобольский тюремный инспектор, ни чины канцелярии губернатора не знали, какой способ сообщения существует между Березовом и Обдорском: на лошадях, оленях или собаках.
Обдорчане и товарищи ссыльные еще за несколько верст до села увидели наш кортеж. Становой пристав еще с утра был предупрежден приехавшим раньше нас урядником. Все село высыпало на улицу.
Остановились мы в чайной Общества трезвости. Это довольно большое помещение со светлыми, теплыми комнатами. Чайная отдавалась в полное наше распоряжение, пока мы не устроимся. Надо сказать, что эта чайная всецело находилась в руках «политиков». Трезвость вообще не в большом почете у обдорчан, да, кажется, нигде на свете ей особенно не везет. Чайная оставалась всегда пустой, и редко когда в нее заглядывал какой-нибудь приезжий остяк или самоед. Только во время январской ярмарки, как рассказывают, чайная бывает полна приезжими из окрестностей инородцами. Но трезвость тогда уже совершенно из нее изгоняется. Каждый считает себя вправе приносить и распивать там продукты «монополки».
Товарищи ссыльные в Обдорске встретили нас очень сердечно. Местная ссыльная колония состояла из пяти человек, из которых четверо были сосланы по делу Крестьянского союза, а один — за стачку на Сормовских заводах. В Обдорск, как в самый далекий путь Тобольской губернии, ссылались сравнительно редко, да из тех, кто попадал туда, многие возвращались в Россию или переселялись на юг. Эти товарищи остались там, потому что нашли себе работу и вообще более или менее устроились.
Приехали мы в два часа дня. Трудно было найти помещения для двенадцати ссыльных, из которых семь было семейных.
Мы пошли сами искать для себя квартиры. Нас везде встречали очень любезно, но сдавать комнаты почти везде отказывались. Хозяева любезно предлагали поселиться у них на несколько дней «погостить», как они выражались, но иметь постоянного жильца не желали.
