Спасла опытность лиц, знающих обдорские нравы. Нам посоветовали взять пока временно квартиры, а потом уже сговориться с хозяевами, когда они к нам несколько привыкнут. Я так и устроился. Наняв квартиру на очень короткий срок, я прожил в ней до своего побега, больше трех месяцев.

Первые дни мы наслаждались нашей свободой и даже мало виделись друг с другом. С местными жителями сношения были сведены до минимума. Но когда первая жажда одиночества была удовлетворена, мы пошли навстречу желанию местных жителей познакомиться о «депутатами».

К нам все относились очень сочувственно и открыто выражали при всяком удобном случае свое расположение. Несмотря на наше исключительное положение как лишенных всех прав ссыльнопоселенцев и признанных администрацией особенно злостными «преступниками», местные жители делали все, чтобы облегчить нам ссылку.

Даже на этом далеком севере правительство оставалось совершенно изолированным. Было время, когда революционер, попавший в глухую тайгу, чувствовал себя одиноким, чужим. Теперь горячее дыхание революции докатилось до самых отдаленных окраин Сибири.

Поэтому побеги и стали чаще! Никакие административные меры не могут надолго помешать желающему бежать ссыльному осуществить свое намерение, раз население относится к нему сочувственно. Нам, «советским», помощь со стороны местного населения была особенно необходима, так как губернская администрация сдала нас под личную ответственность местной полиции и тем лично заинтересовала ее в надзоре за нами.

Был случай, когда обдорская молодежь, да и все взрослое население выразили нам свою «политическую» симпатию.

Через месяц после нашего приезда один из товарищей собрался бежать прямо через земский тракт до Березова, а там, если удастся, тем же путем до Тобольска. Разрешение на свободный проезд у него имелось. С этой стороны, словом, не предвиделось задержки. Трудно было выехать из села.

Как раз в это время, по предложению местных жителей, устраивалась охота на зайцев. Отправлялась большая компания наших. Товарищи решили воспользоваться этой охотой, чтобы доставить собравшегося бежать на ближайшую земскую станцию. Чтобы не было подозрения на той станции, для охоты была нанята лошадь и кошевка у содержателя обдорской станции. Кучером нарочно пригласили одного из местных «пролетариев», о котором говорили, что ему все трын-трава.

Обстоятельства складывались благополучно. Охотники выехали. Проехав несколько верст, товарищ обратился к вознице с предложением отвезти его на ближайшую станцию, за что обещал десять рублей. Тот моментально согласился.

Но тут случилось непредвиденное осложнение. Оказалось, что еще два дня назад приехал на эту станцию для каких-то своих дел сын содержателя земского тракта, обдорского купца Т., и еще находился на станции. Когда товарищ подъехал и потребовал сменить лошадей, он обратил на себя внимание купеческого сына. Последний, конечно, узнал в нем одного из «советских» и сообразил, что тот собирается бежать. Он до того перетрусил, до того растерялся, что в первое время только мог роизнести: «Как же это? Ведь пристав не велел! За это я могу пропасть ни за что». Несколько оправившись, он категорически запретил дать лошадей, велел запрячь лошадей себе и поскакал в село. За товарищем послали урядника и водворили на «место жительства».

Побег сорвался. Дело обычное для нашего брата. Но любопытны оказались последствия доноса для молодого упчика.

В селе не было положительно ни одного человека, который не ругал бы его шпионом. В первые дни ему невозможно было никуда показаться, чтобы не вышла какая-нибудь «история».

Помню одну из таких «историй». Во дворе одного местного купца играли в городки. Молодой Т. также находился среди играющих, как близкий знакомый и даже, кажется, родственник хозяина. Заходит партия нас, политических, с несколькими из местной молодежи, приглашают присоединиться к игре. Один из наших заявляет, что, раз в игре участвует такой негодяй, как Т., ни один порядочный человек не может войти в число играющих. Моментально его выключили из игры и выдроводили со двора с криками:

— Иди к своему приставу и играй с ним в городки!

Раз утром, через неделю после неудачного побега, к тому товарищу входит хозяйка и докладывает с улыбкой, что два молодых человека желают его видеть. Он, конечно, ничего не подозревая, просит их войти. Входит тот самый Т. в сопровождении своего родственника, становится у дверей с шапкой в руках, виновато опустив голову, арламентер начинает речь:

— Уж вы простите его! Ведь он это сделал не от злости, а по глупости. Сам это понимает теперь и готов гладить свою вину. Ведь все в селе знают, что он вообще умом и самостоятельностью не отличается. Испугался отца, полиции и не хотя сделал подлость. Теперь ему нельзя на улице показаться.

Об этой сцене, конечно, скоро узнал весь Обдорск, но никто не жалел бедного Т.:

— Так дураку и надо, не шпионь.

Вскоре после побега одного товарища из Березова обдорский пристав получил распоряжение организовать за нами строгий надзор, для чего нанять специальных «агентов». Была отпущена ассигновка в размере, кажется, 25 р. ежемесячного вознаграждения каждому шпику. Пристав обратился к некоторым местным жителям. Но они категорически отказались, и даже больше — сочли своим долгом предупредить нас. В течение целого месяца пристав не мог найти ни одного желающего. История с Т. оказалась хорошим предостережением.

Потом говорили, что одно из должностных лиц волости — десятский взял на себя роль «агента». Но он старательно отбояривался, избегал встречаться с «политиками» и при встрече старался подчеркнуть свою непричастность к такому грязному делу.

Втянувшись в местную жизнь, познакомившись с населением, мы, естественно, пользовались теми маленькими удовольствиями, которые может доставить сельская жизнь севера.

Как-то в морозный зимний день выехали за село, прямо в тундру. Олени неслись, как стрела. Я никогда не представлял, что возможна такая отчаянная, быстрая и бешеная езда. К этой бесконечной, снежной пеленой покрытой равнине, к суровому северному климату удивительно подходили и бешеная скачка, и красивые рога оленей, и приятный скрип нарт, над которыми высоко торчал длинный хорей — шест, которым управляют оленями.

Весной оленьи стада перекочевывают к Уралу, и многие из них проходят мимо Обдорска. Хозяева предложили нам с женой поехать посмотреть оленье стадо и погостить у их брата — оленевода. Снег уже начал таять, и ругом было много воды.

Красивое зрелище представляет оленье стадо в поле. Разбросанные живописными группами по снежной поляне, олени — грациозные, подвижные, гибкие — являются резким контрастом с окружающей мертвой природой. Но контраст этот нисколько не дисгармоничен. Наоборот, наче, как в тундре, нельзя и представить оленя. Говорят, еще красивее стада диких оленей. В них больше грации и больше живости, чем в прирученных.

В чуме нам подали традиционную выпивку и чай. Хозяин, сопровождавший нас все время, говорил:

— Вот поедете в Петербург, опишите, как мы здесь живем, ничего не пропускайте.

Почта прибывает в Обдорск раз в две недели. На письмо можешь надеяться при самых лучших обстоятельствах получить ответ только через месяц. С Кавказа, наример, я получил за все время только одно письмо, да и то через три месяца после его отправления. Когда началась весенняя распутица, мы целых два месяца сидели без почты. Два месяца ни звука из России! Какие только мысли не приходили в голову. Может, там уже подъем революции? А может, Дума разогнана, организации разгромлены, и снова начнется кропотливая работа собирания сил?

Не раз в шутку обдорчане говорили, что они на эти два месяца могут объявить у себя республику и никто им помешать не сможет. Кругом тающий лед, непроходимые водные пространства, в которых плавают громадные глыбы льда, — и больше ничего. Зато какая была радость, когда в одно утро нам сообщили, что «лед прошел», и мы увидели громадную водную поверхность, далеко теряющуюся за горизонтом. Вода, окружавшая нас со всех сторон, должна была затруднять побег, но зато обещала доставить скоро сведения о том, что творится в России.