А покамест время шло к шести, и, когда я смотрел сверху, мне казалось, что вдали земля желтей и теплей, особенно по сравнению с зеленью Аранхуэса, с его аллеями тополей и рекой и всякими укромными уголками — их, я слышал, устроили там короли, чтобы подсматривать за королевами и другими девицами летом, ведь и тогда в Мадриде стояла такая же жарища.

Несмотря на ветер, я потел, но солнце уже садилось. Я примирился с мыслью, что не слезу с «Могучего», пока не доберусь до самых берегов Средиземного моря; устроился еще удобнее и вел мото так, словно на диване сижу, Даже еще лучше, мягко подбрасывает дорога, вверх — вниз, словно маятник, ведь у меня прекрасная задняя подвеска на рессорах с хромированными пружинами и телескопическая передняя вилка с гидравлическим амортизатором. Почти бессознательно я наклонял корпус влево, это наилуч- Щая позиция, тогда все время имеешь хорошую видимость; по правде говоря, само тело меня об этом просит, и я так Держу, невольно так получается, я способен выдержать сорокавосьмичасовую гонку в Ле — Мане[15], если бы они проводились на мотоциклах, а они должны бы это устраивать, пусть мотоболельщики хоть какой‑то паршивый разок порадуются. А что до Куэста‑де — лас — Пердисес, то это наводит на меня горькую тоску, взять хоть беднягу Фермина, он рискует, а все равно участие не засчитывается. Пусть дадут нам условия наравне с другими, и тогда уже мы не будем тренироваться тайком, а покажем себя.

А время проходит, и километры щелкают. Вид близ Оканьи и Ла — Гуардии ужасающий, все белое, белое, как луна, голое, с пещерными домами, вырубленными в склонах горы, хуже, чем наша Кабра[16]. У входа в эти норы не видно ни одной живой души, никто не поднимает саржевые занавески, что заменяют двери, никого — никого, только парочка сторожей у ворот тюрьмы в Оканье. Именно там сидел дружок Вольного Стрелка, не знаю, сколько годков ему влепили, но уж немало, а теперь он иногда заглядывает к нам в мастерскую и пытается завести разговор, у него политика в крови, ему ее вколотили — и что еще ему остается; я его понимаю, он рассказывает о делах, какие придают смелости, и, как правило, обо всем верно судит. Я даже не взглянул на крепость, когда проезжал мимо, жутко прямо становится, там тоже никого не видно, а об участи тех, кто внутри, я и думать боюсь.

Я проехал мимо и погнал машину вперед, хоть и стал не на шутку страдать от жажды. И потом, я довольно долго, на свою беду, считал километры, по дорожным указателям. Говорят, так не надо делать, особенно если едешь на таком мотоцикле, как мой, и едешь быстро, это ведь тебе не в «мерседесе-220» кататься или когда тебе все равно: добраться ли до места сегодня или завтра; начинаешь расстраиваться, и дело уже не идет на лад. Едешь спокойно, удобно, как тебе по душе, ходко и все такое — и вдруг видишь отметку на столбе — 61 км. Дьявол, я уже отмахал шестьдесят один! Или же думаешь: нечего веселиться, еще целых пятьсот осталось. Но это еще не самое худшее. Видишь, как крутится переднее колесо, сжимаешь руль в потных руках, давишь на газ вперед, еще вперед, асфальт под тобой улетает, деревья, дорожные знаки, рекламные щпты, их теперь понаставили повсюду, склоны, повороты, все это остается позади, позади, еще, еще, теперь ближе к цели.

²

Но после большого столба с указателем «61 км» начинают мелькать маленькие, ты не хочешь смотреть на них, но невольно глядишь уголком глаза: 1, 2, 3… И наконец показывается — «62 км», и на том спасибо. Но потом все начинается сначала: 62, 1, 2, 3, 4, 5… и 63. Нет, от этого мояшо спятить. Нельзя считать километры, нельзя, да, нельзя отмечать каждый метр дороги, от этого сойдешь с ума, особенно когда остается еще без малого пятьсот. Делаешь над собой усилие: не думай, думай о другом. Смотри на этих французов с палаткой, ишь хитрецы, везут на себе дом, скорость у них отличная, обгоняют меня, ну и пусть, прощайте, скатертью дорога, на окнах занавески и все такое, там внутри их, наверно, швыряет дай бог, но потом остановятся под деревом и будут жить в свое удовольствие… А вот еще псих, не успеваешь даже разглядеть его, только слышишь, как он грохочет уже далеко впереди, на следующем повороте, ничего, достукается, врежется в дерево, прежде чем… Но вдруг тебя опять разбирает соблазн, ты ничего с собой не можешь поделать и смотришь: …7…, …8…, …9…, 64. Надо же! Всего один километр за все это время? Да, ничего не поделаешь.

Но потом отвлекаешься, взаправду, почти без усилий, безотчетно, и это лучше всего, даже не вспоминаешь про указатели. Эгей, вперед… рун — рун, рун — рун… и глотаешь себе километр за километром.

Немного погодя я остановился у закусочной на краю дороги, посреди безбрежной равнины; навес, и рядом с ним — загон для овец. Я выпил там пива с группой крестьян. Пиво было не слишком холодное, его достали из ведра с водой, стоявшего в тени, я ничего не сказал на этот счет, но, черт побери, от привала ждешь лучшего. Я также долил воды в мотоцикл, под внимательными взглядами моих новых знакомых. «Могученький» был в порядке, хоть и трудился на славу. Пастухи стали выпытывать у меня, куда я еду да откуда, мой ли это мотоцикл и так далее, живут они в глуши, и другого развлечения у них нет, вот они и допытываются, как будто гражданские гвардейцы. Чтобы позабавиться, я стал с ними говорить по — английски и отказался платить за выпитое в компании пиво, еще чего. И если бы я тотчас же не удрал, они бы меня впутали в свои расходы. Я бросил их, когда они затеяли пари, можно пи выпить в один присест целую бутылку коньяку, не отрываясь от горлышка. «Минуточку, мне надо по нужде», — сказал я, воспользовавшись паузой, а один из них, когда я уходил, застыл с горлышком бутылки во рту, намереваясь залпом ее опорожнить. «Могучий» и я — мы смылись, и чего я и сейчас не могу понять, так это как такие люди, за редким исключением недоедающие, заключают подобные пари, да еще в такой знойный день. Этот тип будет не первым, кого хватит удар.

Я продолжал спускаться и спускаться и проехал без остановки Мадридехос, пересек Пуэрто — Лаписе и посмотрел, сколько осталось бензина, так как вспомнил, каково мне пришлось на старой станции обслуживания, когда этот тип Хуан Педро пристал ко мне, да еще обещал устроить в Мадриде, а потом донес на меня, а все потому, что я его раскусил и не захотел плясать по его дудке, еще чего; но мне горючего хватит, по крайней мере до Мансанареса, и я поехал дальше. Начинался длинный отрезок пути, где всегда заторы, едешь, а не продвигаешься, все одно и то же, на том же месте, ползешь как червяк через Льянос- дель — Каудильо, красивое новое селение, но в нем на улицах — ни души, а жара все так же одолевает, хотя солнце шпарит тебе уже в лоб и на небе появляется вокруг него оранжевая дымка, чуть — чуть с фиолетовым, если вглядеться.

Первый сильный порыв ветра говорит о том, что день подошел к концу и вот — вот стемнеет; этот порыв настиг меня, но он был еще горячий, удушливый ветер пустыни, ядовитый, как хвост скорпиона, порыв слишком ранний и обманчивый, насыщенный сухой пылью и остатками жнивья, он поднял на дороге грязный вихрь пыли, взметнувшийся до самого неба. Пересохли рот, зубы, кожа, хорошо еще — на глазах очки.

И вот вблизи Мансанареса, на такой прямой дороге, я увидел первое дорожное происшествие. Перевернутых машин много, когда едешь прокатиться или отправляешься в долгое путешествие, но, хотя каждый день на дорогах попадается около десятка трупов, нелегко видеть трагедию в тот самый момент, когда несчастье только что стряслось.

У самого выезда из Мадрида валяется «дофин», одна из этих машин, которые, кая^ется, специально делают, чтобы оставлять женщин вдовами, совершенно сгоревший, он, верно, все еще там, справа ог дороги, любопытно, он без всяких там вмятин, а только сгорел, и его поставили в сторону; потом я увидел перевернутый грузовик, колесами вверх, весь искореженный, непонятно, почему его не уберут, но он так там и лежит. А у въезда в Аранхуэс, на по вороте, — вконец искореженный «рено-8», два — три дерева из тех, в которые он врезался и протащил вперед, вдавлены в него или исчезли под железом и стеклом, прямо смотреть страшно.