— Свисти Вахту со штирборта! Все на палубу!

— Есть, сэр!

— Послать двести тысяч миллионов человек поднять бомбрамсели и трюмсели!

— Есть, сэр!

— Ставь лисели! Подымай паруса до последней тряпки! Оснащай корабль от штевня до штурвала!

— Есть, есть, сэр!

Через секунду я понял, Питерс, что нажил себе опасного противника. Меньше, чем через десять секунд комета представляла собою сверкающее облако раскаленной докрасна парусины. Она заняла все небо, так что ей конца-краю не видно было — точно она распухла и заняла собой все пространство: серный дым из топок — ну, никто не сумел бы описать ни того, как он клубился и расплывался в небесах, ни того, как он смердел. И никто не в силах был бы описать, как эта чудовищная посудина поддала ходу. И какой поднялся гвалт — тысячи боцманов свистели враз, экипаж, численностью в население сотни тысяч миров, вроде нашего, ругался хором. Короче говоря, ничего подобного я раньше не слыхал!»

Капитан вначале чувствует себя на небе превосходно. Он не теряет своего «загробного» оптимизма и тогда, когда, заблудившись, попадает в канцелярию одного из самых отдаленных уголков неба. Оказывается, впрочем, что там и не подозревают о существовании планеты Земли с ее самодовольными жителями. Наконец, капитан на своем «собственном» небе. Его, точно в заправском магазине, встречают возгласом: «Арфу, псалтырь, пару крыльев и одно сияние № 13 для капитана такого-то из Сан-Франциско». Однако на этом небе порядки во многом схожи с земными. На арфе никто не играет, крылья никому не нужны, а сияние — просто помеха.

Марк Твэн в 1860 г.

Президент США — Авраам Линкольн.

Капитан рассказывает: «Нам стали попадаться полчища возвращающихся. У одних были только арфы и ничего больше; у других только псалтыри и ничего кроме; у третьих совсем ничего; у всех вид был недовольный и пришибленный. У одного молодого парня не оставалось ничего» кроме сияния, и он нес его в руке; вдруг он протянул его мне со словами:

— Не подержите ли его минутку?

Затем он исчез в толпе. Я шел дальше. Какая-то женщина попросила меня подержать ее пальмовую ветвь и тоже исчезла. Какая-то девочка попросила меня подержать ее арфу, и, клянусь богом, она тоже скрылась; и так далее, и так далее, пока я не оказался навьюченным по самую шею.

Тут подходит старый джентльмен и просит меня подержать его вещи. Я отер пот и говорю довольно-таки резко:

— Вам придется извинить меня, друг мой, — я не вешалка».

Дальше капитан узнает, что на небе имеются привилегированные особы, своя аристократия, притом порою довольно низкого пошиба.

На небесах, как и на грешной земле, наибольшей популярностью пользуются убийцы, пираты и кабатчики.

Капитану объясняют:

«Тут надо пробыть пятьдесят тысяч лет, а то и больше, пока хоть мельком увидишь всех патриархов и пророков. За время моего пребывания здесь показался однажды Иов, а однажды Хам одновременно с Иеремией. Но самое интересное событие случилось в мою бытность здесь около года тому назад: это был прием Чарльза Писа, англичанина, — того, что прозвали «Баннеркросским убийцей». На большой эстраде стояли тогда четыре патриарха и два пророка — ничего подобного не случалось с той поры, как сюда явился капитан Кидд; был Авель, впервые за 1200 лет».

Все преподанные церковью представления о небе оказываются чепухой, рай вовсе не таков, каким его рисуют в церкви и воскресной школе. В то же время на небесах можно было бы установить по-настоящему правильные порядки. На небе есть много — на взгляд капитана — разумного, справедливого. Там ценят людей не по тому, что они действительно сделали, а по тем возможностям, которые в них заложены и которые порою не реализованы по вине обстоятельств. И на небе люди должны трудиться, чтоб заработать право на приятный отдых, ибо без труда нет и счастья. Рай это такое место, где человек может заниматься тем трудом, который он любит, к которому склонен. Что может быть лучше любимой работы — приходит к выводу капитан. Райское бездельное блаженство чепуха.

Написав рассказ о сне капитана, Твэн пришел к убеждению, что печатать эту вещь нельзя. Кто же согласится ее опубликовать? И если даже опубликуют, то у Твэна установится репутация безбожника. Уважаемые издатели из Гартфорда откажутся иметь дело с таким автором. Твэн решил, что рассказ о путешествии Уэйкмана на небо, очевидно, можно будет напечатать тогда, когда Твэн заложит прочный материальный фундамент и начнет жить по-настоящему, независимо.

Твэн договорился с хозяевами «Альта», что они не будут чинить ему препятствий в издании книги. Он, конечно, воспользовался случаем и организовал ряд лекций. Были приняты некоторые меры, чтобы зал не пустовал. Перед последней лекцией на улицах Сан-Франциско появилась интригующая листовка. Она начиналась с требования, подписанного виднейшими гражданами города, о том, чтобы лектор Твэн убрался поскорее из Сан-Франциско. Дальше напечатан был ответ Твэна его гонителям. За этим следовало грозное предостережение — за подписями ряда лиц и организаций — не устраивать лекции и, наконец, заявление начальника полиции: «Лучше убирайтесь вон». Автором всей листовки, конечно, был сам Твэн.

Вечером зал оказался битком набитым.

Рукопись о поездке в Европу была закончена, и в Гартфорде Твэн передал ее издателям. Теперь было вдоволь времени для прибыльных лекций и выступлений на званых обедах.

Марк Твэн пользовался уже довольно широкой известностью как юморист, как человек, умеющий развеселить. Он сыпал остротами и смешил любого, кто не был глух, слеп и нем. Когда в вашингтонском клубе корреспондентов Твэн произнес так называемую послеобеденную речь, каждую его фразу встречали смехом, и речь была признана присутствующими шедевром остроумия. Твэн распространял вокруг себя смех радостный, беспечный. Слушатели и читатели видели в Твэне весельчака, оптимиста до мозга костей, человека, который вполне доволен жизнью, и это довольство передавалось им.

К веселой мужской компании, путешествовавшей на «Квэйкер-Сити», часто присоединялся юноша лет восемнадцати — Чарльз Лэнгдон. Мужественные, видавшие виды люди, вроде Твэна, вызывали восхищение Чарли. Отец послал Чарли в длительное путешествие, чтобы он повидал свет, узнал людей — ведь Джервис Лэнгдон, один из богатейших жителей города Элмайры в штате Нью-Йорк, оставит сыну шахты и крупную оптовую торговлю углем.

Как и во всяком хорошо воспитанном мужчине из лучших семейств Элмайры, в Чарли совмещалось преклонение перед «настоящей», грубой мужской компанией с культом своей семьи, которой ничто из этого мужского мира коснуться не может.

С Твэном, конечно, весело. Его профессия — забавлять, смешить людей. Поэтому неплохо бы показать Твэна родным. Сестре Оливии, болезненной, печальной девушке, доставило бы удовольствие послушать, как Твэн, смешно растягивая слова, рассказывает какой-нибудь вполне приличный анекдот. Это даже поднимет авторитет Чарли в глазах родных. Вот какой у юного Лэнгдона приятель — известный юморист Твэн.

Но когда однажды (это было в Смирне) Чарли показал Твэну превосходно исполненную миниатюру своей сестры Оливии и тот попросил разрешения оставить у себя эту миниатюру на несколько дней, Чарли, конечно, отказал.

Несколько друзей по «Квэйкер-Сити» устроили в Нью-Йорке выпивку. Присоединился и Чарли, который приехал в Нью-Йорк с отцом и Оливией. Чарли пригласил Твэна пойти вместе с Лэнгдонами на лекцию Диккенса. Твэн охотно согласился — на миниатюре лицо Оливии казалось таким милым. В семье Оливию считали мученицей, далекой от всего земного, — несколько лет тому назад она сильно ушиблась, поскользнувшись на льду, и долго не вставала с постели.

Диккенс читал отрывок из «Давида Копперфильда». Этот знаменитый английский писатель, поднявшийся из низов, прошедший сквозь мучительную школу журнализма, сохранил подлинную силу таланта, гнев против тех, кто ради корысти уродует в человеке все живое.