Продавец вернулся в свой киоск, а Лоди пошел по парку.

Кругом царило веселье. Играли оркестры, выступали артисты. Неистощимые выдумщики-затейники развлекали посетителей парка играми и шутками. В городке аттракционов кружились затейливо расписанные карусели, высоко взлетали остроносые ладьи качелей. Временами раздавался оглушительный рев аэропланных пропеллеров. Это начинали вращаться «самолеты», поднимая в воздух любителей острых ощущений.

Виктор с ненавистью смотрел на счастливые лица людей, с отвращением прислушивался к их смеху. О, если б ему дали возможность, с каким бы удовольствием он уничтожил всех этих мужчин и женщин. Хотя бы только за то, что их жизнь была совсем не такой, как у него, Виктора Лоди, сына кулака. Они отдыхали, катались на лодках, ели мороженое и пили газированную воду, а он, Виктор, должен был скрываться, опасаться, как бы его не поймали. Проклятая жизнь. Волчья жизнь.

Вечером он сидел в маленькой однокомнатной квартирке за столом, покрытым липкой, грязной клеенкой, тянул угрюмо пиво и слушал, что ему говорил хозяин квартиры.

— С каждым годом все сложнее становится работать. Так и передай там. Обстановка в самой стране, понимаешь ли, изменилась. Индустриализация, коллективизация. Все на ноги у советских встало, окрепло. Народ какой-то совсем другой стал. Все труднее становится нужных людей находить. Да и чекисты не дремлют. Обогащаются опытом. Ты после того как границу перешел, у кого остановился?

— У своей двоюродной сестры Эльфриды.

— Надежная девка? Не выдаст?

— Думаю, что нет.

— Порядок. Нам рисковать нельзя. Эх, скорей бы начать в открытую действовать. Жду не дождусь. До того, понимаешь ли, тошно бывает прикидываться не тем, кто ты есть на самом деле. Иной раз в киоске водой торгую, а сам думаю: насыпать бы чего-нибудь в эту самую воду. А Эльфриду твою не мешало бы все-таки проверить. На всякий случай. Твое здоровье!

— Виктор Лоди, сын старого Лоди, которого пришлось в свое время раскулачить. Сынок тогда бежал. Сейчас его опознали на станции. Как вам это нравится? — спросил комендант Рогачев.

Он повернулся, и стул заскрипел под его грузным телом.

В соседней комнате кто-то печатал на пишущей машинке.

— Виктор Лоди стал агентом иностранной разведки, — продолжал комендант Рогачев. — Теперь вам понятно, кого ваши люди, товарищ начальник заставы, прозевали? В какое сложное вы поставили нас положение? Давно уже не случалось такого на нашем участке. Одно дело — встретить шпиона, диверсанта на границе, принять его, что называется, в свои объятья, и совсем другое, — упустить, дать ему возможность начать действовать в нашем тылу. Впрочем, мне ли говорить вам об этом?

Гусев молча кивнул головой. Он слушал коменданта с трудом. Он не спал уже третьи сутки. С женой Лелей виделся только урывками. Вчера она случайно столкнулась с ним у ворот заставы.

— Когда же ты хоть немного поспишь? — спросила она, увидев его красные от бессонницы глаза. — Разве так можно? Ты же нисколько не думаешь о себе.

Гусев ничего не ответил. Он лишь слегка улыбнулся Леле, потрепал ее по щеке, вскочил на коня и ускакал...

Зато хорошо, что в конце концов удалось напасть на след нарушителя. Сперва обнаружили кусок пирога в лесу. Пирог с картошкой и луком. А потом Виктора Лоди видели на станции. Нашлись люди, которые опознали его. Правда, пока они сообщали о нем в милицию, а затем в пограничную комендатуру, преступник сел в поезд и укатил. Но сообщение о нем уже поступило на все станции. Так что Лоди теперь ждали, его готовились встретить.

— Виктор Лоди, — повторил комендант Рогачев. — По правде говоря, это не очень умно с его стороны — появиться там, где его знают. — Он помолчал, тяжело дыша. — А как вам нравится Эльфрида? Принять у себя в доме нарушителя границы, лазутчика, и ничего не сообщить о нем нам. Печально, но она обманула наше доверие.

Гусев пошевелился, стряхивая с себя сонное оцепенение. Ему очень не хотелось разочаровываться в Эльфриде.

— Может быть, ее запугали? — спросил он.

— Это покажет следствие.

— Значит, Эльфриду Лоди необходимо арестовать?

— Нет, — сказал комендант Рогачев.

Он говорил медленно. Со стороны казалось, что он с трудом подбирает слова. Но это у него просто была такая манера говорить. Как и смотреть пристально в лицо собеседника.

— Эльфриду Лоди нельзя сейчас трогать, — продолжал комендант Рогачев. — Она нужна нам. Виктор Лоди обязательно вернется на хутор. Тогда мы возьмем его и разберемся во всем. Узнаем, почему Эльфрида Лоди приютила у себя лазутчика.

— Слушаюсь! — сказал лейтенант Гусев.

В голове у него шумело. Сейчас Гусеву хотелось одного — снять фуражку, расстегнуть воротник гимнастерки и улечься спать. Все равно где улечься. Хотя бы здесь, возле стола, на полу. «Так-так-так, так-так-так» — отстукивала в соседней комнате пишущая машинка. Ах, как сладко он уснул бы под этот верный стук!

— Вы свободны, товарищ лейтенант, — произнес комендант Рогачев.

Звякнув шпорами, Гусев поднялся со стула:

— Разрешите идти?

— Ступайте!

Гусев повернулся к двери.

— Постойте! — окликнул его комендант.

Гусев повернулся к столу.

— Приказываю... прежде всего отдохнуть. Слышите? Вам надо как следует выспаться.

— Слушаюсь! — еще раз отчеканил Гусев.

Эльфрида не обманула Андрейку. Она пришла к нему на свидание, как обещала. А потом они стали встречаться почти каждый вечер.

— Я люблю тебя, — повторяла Эльфрида, и Андрейка бросал на нее восторженные взгляды.

Однажды она сказала:

— Мы поженимся, да? Ведь ты хочешь, чтобы я стала твоей женой? Хочешь?

— Ну, конечно, хочу, — отвечал он, смущенный и растроганный, радуясь ее словам.

На другой день они, как всегда, встретились поздно вечером неподалеку от деревни.

На Эльфриде было новое шуршащее платье. От нее пахло сухими цветами.

Лето в том году было удивительное. И хотя стояли уже последние августовские дни, в воздухе еще веяло теплом.

Они шли по дороге. Светила луна. Поля, залитые голубым светом, раскинулись по обе стороны дороги. В скошенной траве оглушительно трещали кузнечики.

Никогда еще Андрейке не было так хорошо, как в этот вечер. Он несмело обнял Эльфриду. Она прижалась к нему, и он почувствовал у себя под рукой ее круглое и горячее плечо.

— Ты любишь меня? — спросила Эльфрида.

— Очень! А ты?

— Тоже. Поцелуй меня.

Она запрокинула к нему свое лицо, бледное при свете луны. Потом сказала:

— У тебя ведь нет никого — ни матери, ни отца? Ты тоже один, как и я? Несчастные мы с тобой, Андрейка.

Андрейка промолчал. Он не был согласен с Эльфридой. Почему он несчастный? Неверно. Он счастливый. С тех пор как появились колхозы, ему стало совсем хорошо. В МТС он не на последнем счету. И самая красивая в районе девушка любит его. Что, спрашивается, нужно еще для счастья?

— Послушай, — зашептала Эльфрида, — вот ты говоришь, что любишь меня. А мог бы ты ради меня совершить какой-нибудь смелый поступок?

— Какой поступок?

— Ну, скажем, в доме возник пожар, и пламя отрезало мне путь к выходу. Бросился бы ты за мной в огонь?

— Спрашиваешь!

— А если я буду тонуть?

— Вытащу!

— А если...

Она отодвинулась от Андрейки, зачем-то оглянулась и тихо спросила:

— А если я захочу бежать?.. Вот туда... — И показала рукой в сторону границы.

Андрейка слушал Эльфриду, недоумевая.

— Зачем бежать?

— Так! Чтобы хорошо жить и не работать.

— Глупости ты говоришь, Эльфрида.

— Нет, скажи, пошел бы ты со мной?

Андрейка взглянул на Эльфриду с тревогой. Ему непонятно было, шутит она или говорит серьезно? На всякий случай он строго спросил:

— Чего ты хочешь, Эльфрида? Что ты задумала?

— Что задумала?

Она помолчала.