Дарсалия затаил против Коркия злобу. Идя с собрания, он раздумывал: как бы отомстить председателю колхоза? Поджечь его дом? Или, может быть, выкрасть какие-либо служебные документы?

Уже подойдя к дому и взявшись за щеколду калитки, Дарсалия решил, что́ надо сделать. Надо убить Корпия, вот что!.. Дарсалия поглядел на небо. Обычно звездное, оно на этот раз было затянуто тучами. И такая же чернота была в душе Мушни. Когда он проходил по тропинке сада, под ноги ему кинулся со злобным ворчанием, громыхая длинной железной цепью, пес: он не узнал в темноте хозяина.

Дарсалия разработал план убийства. Шейхов с Подвезько должны тайно приехать в Эстонку, убить председателя колхоза и скрыться. Сам Дарсалия предполагал лечь на это время в больницу и таким образом обеспечить себе алиби.

К счастью, из этого преступного замысла ничего не вышло. Шейхов с Подвезько не имели ни малейшего желания впутываться в «мокрое» дело. К тому же вскоре они были арестованы. Очутился в тюрьме и Дарсалия.

Над головами участников преступной шайки сгустились тучи. Уруцкоев, когда начались аресты, сбежал.

Такая телеграмма была послана из Ленинграда во все концы страны. В самом Ленинграде тоже приняли меры к розыску. Стало известно, например, что Уруцкоев мог поддерживать переписку с тремя девушками — Ромеллой Федотовой, Людмилой Селивановой и Натальей Лаврушиной. За всей получаемой ими корреспонденцией установили наблюдение.

Ждать пришлось не очень долго. В апреле 1970 года Уруцкоев отправил из Ашхабада телеграмму Лаврушиной. Содержание ее было несущественным, по нему ничего нельзя было определить, тем не менее в Ашхабад была отправлена шифровка: изъять в почтовом отделении бланк, заполненный Уруцкоевым, и прислать в Ленинград: может быть, он пригодится следствию!

2 мая 1970 года Уруцкоев прислал Лаврушиной новую телеграмму, теперь уже из Целинограда. На этот раз она давала в руки следователям прямую нить. Текст ее гласил:

«Дома» — означало в Орджоникидзе.

И тем не менее задержать Уруцкоева не удалось. Как матерый волк ловко уходит от погони, так и он до поры до времени избегал ареста. Преступник был не только изворотлив, но и дерзок. Зная о задержании Шейхова, Подвезько и других, о том, что идет следствие, он все-таки приехал в Ленинград.

Однако, несмотря на внешнюю браваду, Уруцкоев был неспокоен. О том, какое у него было в те дни настроение, рассказывала Наталья Лаврушина, находившаяся с ним в близких отношениях.

— В октябре тысяча девятьсот семидесятого года Роман приехал в Ленинград в очень плохом настроении, весь какой-то взвинченный, нервный... Я пришла к нему в гостиницу. Роман все время сновал взад и вперед по комнате. Я сказала ему даже, что он мечется, как зверь в клетке. Роман стал говорить, что у него большие неприятности, что его разыскивают, но пусть попробуют найти. Он будет ездить из города в город. Я сказала Роману, что он ведет себя так, будто чувствует решетку. Роман, помню, еще обиделся на меня.

Да, преступник походил на загнанного зверя. Кольцо вокруг него все больше сужалось. Он это чувствовал. И все же он обратился к Зауру Уруцкоеву и шоферу Геннадию Степанову и договорился с ними похитить еще одну машину.

Степанову он заявил:

— Надо отвести подозрение от Эрика, который сидит в тюрьме.

Лаврушиной предложил:

— Поедем со мной.

— Куда?

— В Орджоникидзе.

— Поездом?

— Зачем? Автомобилем!

— Согласна.

— Перебирайся ко мне в гостиницу.

— Кто мне разрешит там жить?

— Устрою! Роман Уруцкоев все может. Он, конечно, не бог, не царь и не герой, но тем не менее и перед ним с легкостью отворяются любые врата. Единственно, перед кем я бессилен, — это перед твоими родителями. Они и так грозятся, что сделают мне секир-башка. Считают, что я сбил с пути истинного их очаровательную дочь.

— Можешь их не бояться. Я уже вполне взрослая. Могу делать, что хочу. В том числе и ехать с тобой в Орджоникидзе. И поеду!

Лаврушина ни о чем не подозревала. Она слепо верила проходимцу. Уруцкоеву же требовалась от его близкой подруги практическая помощь. Но пока он ей ничего об этом не говорил. Он только сказал, что они поедут на машине, которую он приобрел в Ленинграде у частного лица.

Лаврушина поселилась в номере гостиницы. В ожидании поездки она ничего не делала. Днем спала или сидела в парикмахерской, ожидая очереди к мастеру, который сооружал ей замысловатые прически, а вечером она и Роман шли в ресторан. Впрочем, такое времяпрепровождение не было для Натальи Лаврушиной в новинку. Она и раньше ничем не занималась. После окончания восьмилетки не работала, живя на иждивении родителей да на те денежные подачки, которые давал ей Уруцкоев. Родители ее горевали, что у них такое непутевое дитя, но ничего не могли поделать. Дочь совершенно отбилась от рук.

Прошло две недели, а предполагаемая поездка в Орджоникидзе все откладывалась. Лаврушина томилась в гостинице, чувствуя себя здесь, как в заточенье. Уруцкоев стал частенько оставлять ее одну, особенно по вечерам. Возвращался поздно. Лаврушина злилась, начала даже ревновать. Но Уруцкоев объяснил свои отлучки тем, что приобрел машину с дефектом и теперь возится с ремонтом. Лаврушину такое объяснение удовлетворило.

Однажды Уруцкоев сказал ей:

— Плохо подвигается дело с оформлением машины.

— Что же мешает?

— Разные формальности... И то, что у меня не ленинградская прописка. Может быть, оформим машину на твое имя? Потом, когда мы поженимся, эта машина будет лично твоя. Можешь считать ее моим свадебным подарком.

Лаврушина не возражала. Особенно против такого подарка, как легковая машина.

— Тогда — завтра наш отъезд. Готовься!

И снова ушел.

Геннадий Степанов сидел в ресторане в обществе знакомого шофера и его девушки. Отмечали день ее рождения. Здесь-то, в ресторане, и отыскал Степанова Уруцкоев.

Его появление в зале было встречено шумными возгласами уже подвыпившей компании. Уруцкоева представили новорожденной. Роман церемонна поклонился, поцеловал девушке руку, сказал ей какой-то замысловатый комплимент явно восточного происхождения, подсел к столику, налил полный бокал сухого вина, залпом выпил. Степанов тоже потянулся к бутылке. Уруцкоев перехватил его взгляд, сделал знак, приглашая отойти в сторону.

— Ты сколько уже выпил?

— А что? — встревожился Степанов.

— Боюсь, налакаешься, как свинья. Как ты пойдешь в таком состоянии на дело? Хочешь все завалить?

— Не бойся! До ночи еще далеко. Весь хмель улетучится.

— Смотри же!

Вернулись к столику. Подошел официант:

— Что еще заказывать будете?

— Подайте черный кофе, мороженое, фрукты, — сказал Уруцкоев.

— А вино?

— Не надо.

— Мужчины, шоферы, а так мало пьете, — сказала с укоризной девушка. — Я считала, что вы народ здоровый, крепкий. А у вас какие-то дамские дозы. Трезвенники. Я и то могу выпить больше, чем вы.

— Мы не просто шоферы, — ответил Уруцкоев. — Мы еще и спортсмены, гонщики. У нас режим. Как раз завтра нам предстоит отъезд в Ригу, на авторалли. Поэтому сегодня — точка. Сухой закон.

Из ресторана Уруцкоев и Степанов поехали на Кубинскую улицу, где жил некий Демидов, который тоже должен был участвовать в похищении автомобиля. Здесь уже находился Заур Уруцкоев. У Демидова стали ждать назначенного часа. Когда стрелки часов приблизились к цифре три, Уруцкоев встал и скомандовал:

— Пора!..

После похищения машины — на этот раз с Кузнецовской улицы — Уруцкоев пришел в гостиницу, разбудил спящую Лаврушину, и они тут же подделали талон технического паспорта, вписав в него фамилию Лаврушиной, как якобы владелицы машины. Утром следующего дня выехали в Орджоникидзе. В украденной машине оказалось полно вещей — ботинки, туфли, термос, поролоновая собачка, сувенир — турок, курящий трубку, два фонарика, шезлонг. Уруцкоев сказал Наташе, что все эти вещи он купил, собираясь в дорогу.