Даурские сопки, укрытые косматой хвоей, иногда неожиданно, коварным углом, подходят вплотную к дороге и зимой на пологом раскате кувыркают даже тяжело груженные сани. В этот полуденный час тайга притихла, закрайки пролесков уже щеголяли золотистым листом, предвестником осени. К вершинам елей все ниже прижимались темноватые клочья туч, все чаще побрызгивая косым дождичком, который опасно, как сметаной, смазывал суглинистые повороты.

Машина лейтенанта Евдокимова, не доезжая до полустанка двести метров, перевернулась. Все солдаты и сержанты отделались легкими ушибами, а сам Евдокимов стукнулся о какой-то кусок металла виском. Даже каска не помогла. Когда подъехавший Григоренко склонился к нему, Гена уже не дышал...

Алексей Гордеевич еще крепче сжал ладонями стакан густого, как кровь, начинающего остывать чая. Он еще был тепловатым от его занемевших рук. Алексей знал, что у Геннадия тогда родился сын и сейчас растет где-то в Даурии у бабушки с дедушкой. Потом и у него родился сын Игорь, теперь уже первоклассник. В глазах Григоренко постоянно, немеркнуще стояла перевернутая машина, красивый, в каске, русский офицер, распластанный на земле, отец только что родившегося сына, которого он так и не увидел, а просто оставил на этом свете вместо себя...

Из больницы Григоренко привез Клару на свою квартиру, и вся забота о ней и новорожденном легла на его жену Галю. Воспоминание отягощало сердце немыслимой болью. Из тростиночки, которую легко и весело качал в разные стороны любой ветерок, Клара неожиданно превратилась в настоящую женщину-мать. Она ни с кем не разговаривала и почти не спускала с рук ребенка. Молчание ее удручало.

— Все молчит? — приходя со службы, спрашивал у жены Григоренко.

— Нет! Начала с маленьким разговаривать... Ты послушал бы! С ума сойти можно! — И Галя рассказала, как молодая мать разговаривала со своим сыном.

Мальчик барахтался в пеленках с огненными окаемочками, а Клара ему говорила:

— Ты знаешь, мелкота, че ты натворил?

Мелкота чавкал губами и издавал свои первые звуки.

— Отца своего родимого погубил. Он к тебе на свидание торопился, хотел на нос твой курносый взглянуть... — Она склонялась к ребенку, исступленно целовала его. — Думаешь, о тебе плачу? Как бы не так! Погубил отца-то...

— Ой, Алеша! Она мне все нутро выворачивает, — жаловалась мужу Галя.

Слушать такое на самом деле было невыносимо. Нужно было терпеть, а это стоило больших усилий. Клара жила у них, пока не оправилась сама, да и ребенку нужно было дать подрасти и окрепнуть. Потом приехал отец Клары и увез дочь и внука в один из сибирских городов.

С отъездом Клары и Генки жизнь не стала легче. Вместе с ними, как будто навсегда, исчезла, улетучилась и вся домашняя, прежняя радость. Даже дочка Тамара, тоскуя по маленькому, присмирела и тихо как мышка возилась в своем детском углу.

— Уехать бы отсюда, Алеша, — говорила Галя.

— Понимаю! — вздыхал Алексей.

— Проси перевода.

— Вот вернусь из командировки, там видно будет. — Ему тоже не терпелось перевестись куда-нибудь. Случай с Геной Евдокимовым тяготил его.

— Мне говорили, что некоторых офицеров будут переводить в пограничные войска.

У Алексея затеплилась надежда сменить обстановку. О службе на границе он имел в то время смутное представление. Знакомство было в основном литературное. Однако молодой офицер по справедливости относился к пограничным войскам с высоким уважением, как к войскам постоянно действующим, находящимся в каждодневном напряжении. С детства у него не выходили из головы солдаты в зеленых фуражках рядом с пестрым пограничным столбом, такой же пестрый шлагбаум, возле него будка с маленьким окошечком, а в будке офицер, ведающий пропусками. Так примерно ему представлялась служба на контрольно-пропускном пункте, когда он впервые ехал в округ получать назначение.

Восемь лет из десяти он прослужил начальником заставы. На всю жизнь полюбил зеленую фуражку, понял головой и сердцем, как близка и дорога ему служба на границе. Ему помогали, его учили старшие товарищи, начиная с начальника заставы старшего лейтенанта Петра Никитова, к которому он с первых дней был назначен заместителем по политической части, кончая полковником Алексеем Ивановичем Михайловым. Перед этим человеком майору Григоренко больше всего теперь было стыдно. Начальник отряда поддерживал его во всех начинаниях и ставил в пример другим.

Так Григоренко, не щадя себя, копался в своей душе и выложил все на бумагу.

— Вот это уже совсем другое дело, — прочитав написанное, сказал Васильев. — Я ценю откровенность, она убеждает меня, что вы многое поняли, товарищ майор. Вы опытный офицер и, наверное, еще послужите. Ну, а о нарушениях...

Тот ваш товарищ, лейтенант Евдокимов, наверное, был бы тоже майором, если бы вы не уступили ему место, если бы вы, фронтовик, сохраняли всегда и полностью свои командирские качества. Не обижайтесь, что я сыплю соль на вашу рану. То, что вы запомнили этот случай на всю жизнь, — делает вам честь. Мы направим вас пока служить на учебный пункт. Туда прибывает молодежь — солдаты, офицеры. Граница начинается не там, где вы развернулись за столбом, а на учебном пункте и бесконечно продолжается на заставе. Там растут люди. А мы с вами, старшие, где вызревали, как не на заставе? И мы будем требовать от вас работы, а вы имейте в виду, что сейчас движение по службе молодых офицеров идет быстрее. Очевидно, таков наш век. Должна вырасти отличная, достойная смена. Хочется быть неизмеримо ближе к этому времени. А время «петушков», способных летать через одну заставскую ограду на другую, уходит. Запомните это.

И Алексей запомнил.

В клубе отряда только что закончилось расширенное собрание партийного актива. Присутствовали начальники застав, их заместители по политической части, старшины, сержанты и рядовые коммунисты. В конце заседания председательствующий — полковник Михайлов объявил, что после небольшого перерыва будут вручены награды особо отличившимся пограничникам и гражданам, активно действовавшим при выполнении важных заданий.

— А потом состоится концерт нашего пограничного ансамбля, — сказал в заключение полковник.

Майоры Иван Александрович Засветаев и Павел Иванович Андреев выходили из клуба вместе.

— Давай-ка, Иван, захватим ту беседку и потолкуем на досуге, — предложил майор Андреев. — Редко видимся, брат. Ты не находишь? — усаживаясь на скамейку, добавил Павел Иванович.

— Зато живем по соседству, — усмехнулся Засветаев.

Поговорили еще о том о сем, приветы от жен передали, о детях вспомнили.

— Время бежит, — вздохнул Павел Иванович.

— Не угонишься, — согласился Иван Александрович, хорошо понимая, что друг его отозвал неспроста и хочет поговорить о чем-то важном. Павел всегда, когда был чем-то озабочен, начинал издалека. Надо бы подождать — пусть закурит, затянется разок другой, глядишь, и разговорится...

— У тебя старший сын вон уже в высшем пограничном училище, — продолжал Павел Иванович, не спеша разминая сигарету.

— Перешел на второй курс. Так ведь и у тебя старшая в институте! — Иван Александрович поддерживал разговор в благоприятном для Павла русле. Дома у Андреевых главенствовали женщины: две дочери и жена Наталья Николаевна. Павел Иванович завидовал другу, что у того три сына и одна дочка — Лариса, хотя ни разу прямо этого не высказал. — Две невесты! — добавил Иван Александрович.

— В том-то и дело, что невесты...

— Плохо, что ли?

— Куда лучше... Вчера одна приехала на каникулы и жениха с собой привезла...

— Наташа? — Ивану не верилось, что эта проказливая, маленькая Натка, которую он знал с пеленок, уже успела подцепить женишка...

— Именно! Твоя любимица.

— Поздравляю, Павел, поздравляю!

— Да погоди ты с поздравлением... Мы с матерью еще в себя прийти не можем...

— Значит, переступила законы семейного, майора Андреева, клана... беда! Посыпь голову пеплом... — Засветаев любил подтрунить над другом. Хотя Павел Иванович тоже не оставался в долгу. Их дружба держалась на высоком взаимоуважении и никогда ничем не омрачалась — какие бы ядовитые словечки они не подпускали друг дружке.