— Да вроде бы...

Кто-то подавляет смех кашлем. Обстановка все-таки... в таком деле не очень засмеешься.

Словно не замечая удрученных лиц модников, Иван Александрович решает обыграть эту историю с сапогами в полную меру. Во время остановок он преднамеренно садится отдыхать в сторонку и только краем глаза наблюдает за мучениями Галашкина и Мельника и как ни в чем ни бывало подшучивает:

— Конечно, новый сапог сразу не обомнешь. Ноге приноровиться надо... А потом еще смотря с какой коровы содрали шкуру — иная так ее заносит, что и выделка нипочем... Скует ногу, будто тисками железными, когда-то разомнешь, разносишь...

Рядовой Лукьянчик падает спиной на мох и сучит ногами, обутыми тоже в новые яловые сапоги с гладко вытянутыми голенищами. Лумисте кашляет и обжигает губы сигаретой. А Мельнику не до смеха. Он отворачивается и в укор себе покачивает головой, наблюдает, как щеки сержанта Галашкина наливаются кровью. Амур опрятно облизывается и тычется остроносой мордой в мокрые коленки хозяина.

Иван Александрович знает меру и шуткам, переводит разговор на другое, объясняет солдатам, что впереди им встретятся еще более трудные места и что, возможно, придется разъединиться на две группы.

— Придется поплавать...

— Ох эти, будь они неладны, чертовы болота, — говорит Лукьянчик. — Куда ни поставишь ногу, всюду мочаг....

— Если бы пограничники ходили дорожками, где и не замочить сапожков... — продолжает майор.

— Так начнем все ходить в калошах? — предложил Лумисте.

— Тут уж наверняка сядешь в калошу, — ответил начальник заставы. Солдаты дружно засмеялись.

— Отставить, товарищи! В истории были такие случаи...

— В истории? — Лумисте поднял на майора умные, с голубым оттенком глаза. Он был парень начитанный.

— Да, теперь это уж просто веселая история, — продолжал майор. — А тогда было не до веселья... В боях под Москвой фашисты стояли на часах, охраняя самих себя, и даже пытались ходить в наступление в этаких большущих соломенных калошах.

— Верно. Я читал, — подтвердил Лукьянчик.

— А потом, когда мы их выкуривали из Августовских лесов, приходилось лазить по пояс в болоте, иногда под плотным огнем. В самых диких местах пряталось столько разной швали — начиная от полицаев, кончая матерыми эсэсовцами. Предполагаю, что и сегодняшний гость облюбовал себе болотную резиденцию.

Майор теперь уже более подробно объяснил на развернутой карте детали поиска, показал, в каком направлении может двигаться и скрываться нарушитель. Дождавшись, когда была потушена последняя сигаретка, подал команду:

— Встать! Вперед, шагом марш!

Солдаты вскакивают, поправляют снаряжение и, вскинув на плечи автоматы, втягиваются на тропу. Снова перед ними лес, хрустко трещат под ногами мертвые ветки, хлюпает в мочажинах вода. Рассредоточившись на необходимое расстояние, пограничники сливаются с окружающим фоном.

Дети бывают упрямы, настойчивы и последовательны даже в самых нелепых своих поступках. Таким непоколебимо настойчивым характером обладал и Юстас.

— Как только подкатим к мостику, так ты спрыгивай. С меня хватит, слышишь? — порывисто дыша в затылок Пятрасу, шипел Юстас.

— Так не удобно же! Разве ты не видишь, что человек болен?..

— Болен? Пусть садится на автобус и едет в Раздияй к доктору.

— Бросить человека на дороге... — тоненьким, даже печальным голосом возразил Пятрас. — Это, Юстас, не по-товарищески.

— Видали товарища! Если уж ты такой добрый, ваша мосць, садись опять к нему на раму и качайте хоть до самого Укмерге! С меня хватит! Баста! Баста! В гору я и до разу не нажму педалей.

— Мы можем с тобой по очереди, — не совсем смело заявил Пятрас.

Люпиновое поле кончалось, горбатенькие перильца моста через Запсие приближались. Велосипед прокатился мимо белого дорожного столба.

— Все, Пятрас. Долой с коня! — Юстас сбавил ход. Пятрас спрыгнул и крикнул Изодасу, чтобы тот остановился.

Из-за леса поднималось солнце. Меж зеленых камышей покойно и тихо лежала речушка. В серую, ленивую рябь серебром сыпались отблески лучей. Юстас прислонил велосипед к перилам моста и не спускал глаз с дрожащих камышинок, где в расходящихся кругах только что ударила щука. Была самая пора утреннего жора.

— Устали, братки? — спросил Изодас и, не дожидаясь ответа, прибавил: — Ничего, еще немножко...

— А мы дальше ехать не можем, — сказал Юстас и отколупнул от перил щепочку.

— Да что вы, хлопчики! — Изодас озадаченно поглядывал то на одного, то на другого. — Я вам еще дам шоколада. У меня богато!

— Не нужно. — Пятрас смотрел на пассажира виноватыми глазами. От этого взгляд его казался еще более живым и чистым.

— Могу дать и денег.

Юстас отвернулся и бросил щепочку в воду. Она медленно поплыла, переваливаясь на ряби с боку на бок. Изодас понял, что с деньгами у него вышла глупость. Сморщил лицо, точно тело пронзила нестерпимая боль.

— Бог знает, какие боли в желудке...

— Сядете на автобус, и не надо будет крутить педалей. А там еще гора какая и песок, кишки намотаешь на передачу... — проговорил Юстас.

— Ах, хлопчики, хлопчики, как мне хорошо было с вами! — сокрушался Изодас.

— Нам порыбачить хочется, — сказал Пятрас. — А вам на автобусе и правда будет лучше.

— До автобуса-то нужно дойти! — уже не скрывая раздражения, возразил Изодас. Ему не очень хотелось использовать этот многолюдный транспорт. Он спешил выйти из пограничной зоны и хорошо понимал, что лучшего прикрытия, чем эти мальчишки, ему уже не найти. Сколько он их ни уговаривал, ребята не согласились сопровождать его дальше. Внешне он старался расстаться с ними радушно, сунул на прощание еще по шоколадке. Юстас долго упрямился и не хотел брать, а потом взял, чтобы только поскорее отвязаться.

Мальчики свели велосипеды с моста, спустились вниз по берегу речушки, нашли удобную для рыбалки заводь и остановились.

— Клевать, наверное, не будет, — сказал Юстас и положил велосипед на траву. То же сделал и Пятрас.

— Ты так думаешь? — спросил он.

— Думаю, что поздно уже...

— Закинуть надо. Там видно будет, — сказал Пятрас.

— Попробуем.

— Знаешь, Юстас, а мне сначала захотелось попробовать шоколадку, — засмеялся Пятрас.

— А ты думаешь, я против? Попробуем, Пятрасик! — Юстас успокоился и смягчился, радуясь тому, что наконец они отделались от этого прилипчивого дядьки и его тупоносых башмаков.

Присели на травку и вытащили из карманов каждый по плитке. Прежде чем развернуть, Юстас, как всегда, решил прочитать, что написано на этикетке. Прочитал, тронул дружка за плечо:

— Слушай, Пятрас, ты погляди, что тут намалевано?

— Где?

— Да на обертке. — Юстас разглядывал бумажку и так и этак. Ему хорошо были знакомы латинские буквы, но здесь слово «шоколад» было напечатано очень по-смешному.

— Вместо «шоколад» написано «чеколяда»... Ха!

— Не все ли равно, как там написали, — продолжая развертывать свою плитку, сказал Пятрас.

— Это не советский чеколяда, здесь написано «Варшава»!

— Значит, польский. — Пятрас уже успел докопаться до фольги. — Ты, наверное, прав, Юстас, точно, Польша.

— Если я и прав, то от этого шоколад не станет слаще...

— Пусть хоть ефиопский, все равно вкусно! — Пятрас отламывал дольки и бережно клал в рот.

— Ты любишь сладкое? — спросил Юстас.

— А кто его не любит?

— Малина не хуже. После рыбалки завернем в наш лесок?

— Конечно, завернем!

Они съели шоколад, бросили обертки и принялись налаживать снасти.

Проследив за мальчиками, пока они не скрылись из виду, Изодас, забыв об усталости, стал быстро подниматься на пригорок. Совсем неподалеку зеленой стеной возвышался сосновый бор. Деревья были так высоки, что до их вершин мог добраться только ветер. А ветер разыгрался уже не на шутку. Раскачивая верхушки, он становился все злее, сердито швырялся сломанными сучьями и сухой листвой. Для нарушителя это было кстати — шум скрадывал его шаги. Ему хотелось поскорее найти уголок, где можно было бы отдохнуть, переобуться и кое-что спрятать. Он знал, что совсем близко начинаются знаменитые шештокайские болота, а в них есть не мало укромных мест.