В темноте неслышно появляется капитан Ромашков. Сообщив пароль, он, согнувшись, подходит ближе, ложится рядом и шепотом спрашивает:

— Ну, как дела?

— Пока в порядке, товарищ капитан, — отвечает Нестеров. — Тишина...

— Какая же тишина, когда дует все время!

— Может, чего-нибудь и надует, — с надеждой замечает Батурин.

— Например?

— Дождя или гостей каких...

— Я все время слышу у вас здесь шум, возню. Прекратите, — замечает капитан Ромашков. — И разговоры...

— Да мы ничего, товарищ капитан. Вот только Баландин...

— Что Баландин?

— Зевает все время. Начнет, а за ним и другие. Я уж ему говорил. И так сон одолевает, а он, как назло, делает.

— Я не нарочно, — смущенно оправдывается Баландин.

— Зевать и кашлять можно в пилотку, — тихо говорит Ромашков.

— Слушаюсь, — отзывается Баландин.

— Скоро смена придет, отдохнете, а сейчас смотрите во все глаза...

Минут пять полежав с солдатами, капитан осторожно встает и быстро исчезает в темноте, словно проваливается куда-то. Ему надо проверить и другие наряды. Они разбросаны в разных местах. Лежат, не шелохнувшись, в терпеливом ожидании врага.

С наступлением темноты наряды приближаются к месту, где закопана радиостанция, почти вплотную. С рассветом они уползают, втягиваются в лес и маскируются в кустах. Так целыми сутками пограничники под открытым небом. Здесь они едят и коротко отдыхают, чуть-чуть вздремнут — и снова служба. Сколько придется караулить и напряженно ждать врагов, когда они вздумают наведаться сюда, чтобы воспользоваться радиостанцией, деньгами, оружием и драгоценностями? А вдруг засады и секреты ими обнаружены и все ожидания впустую? Сколько утомительных бессонных ночей! Об этом думает каждый солдат и офицер. Все зависит от тщательной маскировки, от поведения людей, от степени их воинского воспитания и боевого мастерства. Думает об этом и солдат Баландин. Он чувствует себя виноватым перед своими товарищами. Немало ему пришлось выслушать справедливых упреков, и он твердо решил загладить свои проступки, искупить вину. «Вы еще узнаете, что я тоже не лыком шит, — думает Баландин. — Вот первым замечу врага и первым кинусь на него. Только бы заметить — тогда от меня никакой враг не ускользнет».

После короткой передышки Баландин лег подальше от других солдат и немного выдвинулся вперед.

— Только смотрите не засните, — показывая ему сектор наблюдения, сказал Нестеров.

— Будьте покойны, — на этот раз как-то особенно твердо ответил Баландин.

Ветер не стихает. Он качает кусты, хлещет ветками по серым обнаженным скалам. У дуба, под которым, притаившись, сидят два человека, дрожит верхушка, поскрипывает высохший треснутый сук. Маленькие птички — дубоносы вспархивают и пытаются взвиться в небо, но сильный порыв ветра косо гонит их в сторону и прижимает к кустам. Дуб стоит в ущелье над крутым обрывом, он широко раскинул толстые корявые ветви и, как старый дед, оброс вокруг густой крепкой порослью молодого потомства. На дне ущелья булькает в каменистом русле горный ручеек. Там, внизу, мрачно и тихо. Дуб покачивается, скрипит, словно на кого-то ворчит, сердится...

На противоположном склоне ущелья в непрерывном шуме леса тают последние солнечные лучи.

— Так что же будем делать? — спрашивает Сапангос.

— Я думаю, надо идти сейчас, пока светло, — прислонясь спиной к стволу дуба, отвечает Семион.

— Когда светло, там ходить нельзя, — возражает Сапангос. — Увидят, пропадать будем.

— Ночь темная, ориентироваться трудно, налетим на пограничный наряд, да и место-то не сразу найдешь.

— Я найду, хоть на ощупь, хорошие заметки сделал. Найду, — упрямо твердит Сапангос.

— В этих чертовых скалах заблудиться можно, — возражает Семион. — До сумерек надо взять вещи и местность разведать, надо все рассмотреть.

— Мы и так хорошо местность тут знаем.

— А как же иначе? Сейчас подойдем туда и понаблюдаем еще раз. Если все в порядке, то я сначала пойду один...

— Почему один?

— Вдвоем нельзя... В случае провала ты останешься и уйдешь на явку. Я же плохо знаю местность, а ты тут, как дома...

— Ты, Семион, храбрый человек. Ладно, делай как хочешь, я тебе подчиняюсь.

— Уговор наш помнишь? — дернув поджатой губой, спросил Семион.

— Ты о чем говоришь?

— Я говорю о том, чтобы одна пуля всегда оставалась...

— Сделаем, — вздохнув, ответил Сапангос.

— Живыми мы попадаться не должны, понимаешь?

— Как не понимать!

— Я тебе верю, как брату. Идем...

— Идем.

Семион набросил на плечо ремень с пристегнутым термосом, с которым он никогда не расставался, и взял в руки чемоданчик.

На ветках засуетились, запрыгали витютни, взвизгнула желна, мерным стуком дятел выдалбливал из коры неподатливого червячка.

Вечером, когда солнце утонуло в море, на тропинке около Орлиной скалы показался человек в белой тенниске с чемоданчиком в руках и с висевшим через плечо на ремне термосом. Он возник перед глазами Баландина так неожиданно, словно вынырнул из земли. Остановившись, он огляделся вокруг, поправил серую широкополую, свисавшую на уши панаму. Постояв немного, круто свернул с тропы и присел под кустом черноклена, как раз там, где почти на чистом месте была закопана радиостанция. Здесь была крошечная, густо окруженная кустарником плешинка, на ее краю рос приземистый ветвистый черноклен. Дальше шли сплошные заросли. Не спеша, будто присев отдохнуть, человек в панаме снял с плеча термос, поставил его рядом с чемоданчиком, взглянул на ручные часы, закурил. Затянувшись несколько раз подряд, он бросил недокуреиную сигаретку в кусты, торопливо прочистил мундштук, еще раз воровато огляделся и тихо вскрикнул голосом птицы. Через минуту в стороне раздался ответный крик — звонкий и резкий. Он сразу же замер в шелестящем порыве ветра. Крепко натянув на лоб панаму, человек вдруг встал на колени и начал снимать под кустом верхний слой дерна. Беспорядочно раскидав землю, он вытащил из ямы ящик с аппаратурой, небольшой чемодан и поставил их рядом с термосом.

Наблюдая за действиями нарушителя, пограничники замерли в ожидании приказа.

Где-то совсем близко вскрикнула сова и, тяжело взмахивая крыльями, пролетела над головой Баландина. Он лежал под приземистым чернокленом впереди всех и видел, как нарушитель копался в земле и вынимал какие-то ящики. Пролетевшая сова своими шумными крыльями вывела его из оцепенения, он не выдержал и, не дождавшись приказа, сам с яростью в голосе скомандовал:

— Руки вверх!

Подстегнутый неожиданным вскриком, нарушитель вскочил, резким и гибким движением схватил термос.

— Руки! — громче прежнего повторил Баландин и нажал спусковой крючок карабина.

Грохнул выстрел.

Еще не успел замереть раскатистый звук, как нарушитель, взмахнув термосом, швырнул его в кусты. Гулкий, тяжелый, ошеломляющий взрыв качнул деревья. Вырванный с корнями черноклен вместе с телом Баландина отбросило на тропу. Неподалеку в клубящейся пыли застонал Нестеров и еще кто-то. Тут же, в изуродованных кустах, корчилась, выла закиданная землей Гойда.

Лежа в вырытой им ямке, нарушитель хлестко бил по кустам из автоматического пистолета. На предложение Ромашкова бросить оружие ответил выстрелами.

Очередями из автоматов пограничники прижали его к земле. Им было приказано взять врага живым.

Пограничники подползали все ближе и ближе. Нарушитель, видя, как все плотнее и плотнее сжимается вокруг него смертельный круг, понял, что его хотят схватить живым. Стреляя наугад, он то вскакивал, то вновь ложился. Второй гранаты у него не оказалось. Вдруг после нескольких выстрелов он затих...

Видя безвыходность положения, нарушитель выстрелил себе в рот. Пользуясь завязавшейся перестрелкой, Сапангос сумел ускользнуть. Опытный, дерзкий, хорошо знающий местность, он, как змея, прополз через несколько цепей и только в последней, натолкнувшись на зазевавшегося молодого солдата, убил его в упор и ушел в горы.