3. Наконец, нам просто неизвестны цари Шуруппака этого времени. В этом городе, как мы уже знаем, правили по очереди выдвиженцы от разных кварталов. Но среди имен этих выдвиженцев нет имени Зиусудры.

Предполагая вымышленность образа Зиусудры, мы ни в коем случае не хотим подвергнуть сомнению сам факт потопа, произошедшего в Шуруппаке. Именно там впервые появляется клинописный знак «потоп», состоящий из двух знаков — «город» и «демон бури». Из описания, данного во всех трех клинописных версиях мифа о потопе, можно понять, что под потопом здесь понимался сильный дождь, сопровождавшийся разливом каналов, ураганным ветром и поднятием уровня воды в реке Евфрат. Климатически такое событие скорее всего должно было происходить в середине зимы, в январе — феврале, когда миром управляют бог вод Энки и бог дождя Адад.

Для шумерских источников образ потопа не осознается в контексте разграничения эпох. Достаточно сказать, что упоминание о потопе как внешней силе, определяющей ход земных событий, совершенно отсутствует в старошумерских и урских царских надписях и школьных текстах. Потоп становится хронологическим индикатором только после гибели шумерской цивилизации, когда аморейские наследники Шумера начинают подготавливать почву для встраивания себя в последовательный и непрерывный ряд правителей Двуречья. Можно сказать, что потоп в это время соотносится с концепцией переходной царственности и идеей наказания неправедного царя.

О переходной царственности мы уже говорили в связи с Царскими списками. В этих списках событие потопа отделяет доисторическое время мифа от исторического времени царских надписей. После потопа царственность начинает переходить из города в город, и причина ее перехода неизвестна. Но допотопное время связано с послепотопным самим фактом жизни праведника Зиусудры, помещенного на остров Дильмун. Праведник хранит основы традиции, на основании которой только и может осуществляться царская власть. Получается, что сколько бы царственность ни ходила по городам, все равно есть нечто вечное и неизменное, связующее времена и пространства. И это вечное олицетворяет спасшийся от потопа и вечно живой праведник Зиусудра.

Тогда же, во время Исина и Ларсы, появляется текст «Проклятие Аккаду», в котором потоп напускается Энлилем на неправедного царя Нарам-Суэна, якобы разрушившего главный ниппурский храм. Воплощением потопа здесь выступают дикие племена кутиев, разрушившие аккадскую державу. Смысл текста понятен: потоп — орудие Энлиля, служащее наказанием за несоблюдение основных ритуалов и за отказ кормить богов жертвами.

Подведем итоги. В текстах шумерского времени потоп выступает на стороне царя, более того — сам царь в контексте битвы может отождествлять себя с потопом. В постшумерских текстах царь называется «наследником долгой царственности, семенем, хранимым с допотопных времен». Спасшийся от потопа царь — праведник, олицетворяющий собой связь времен и незыблемость принципа монархии в Двуречье. Напротив, царь, не следующий обычаям, наказывается потопом как клятвопреступник, и вместе с ним страдает его народ. Все остальное, что появляется в вавилоно-ассирийских текстах о потопе, уже мало связано с шумерским мироощущением и поэтому здесь не рассматривается.

В этой части мы попытаемся поставить вопрос об определении и изучении национального характера у мертвого народа. Не вдаваясь в этнологические споры по поводу определения, что же такое «национальный характер», примем за основу наших рассуждений схему Г. Д. Гачева «Космо-Психо-Логос», в которой первая часть — естественно-географические условия среды и особенности взаимодействия этноса с ландшафтом, вторая часть — особенности психического развития этноса под воздействием первого компонента схемы, третья часть — особенности мышления, языка и средств художественной выразительности как следствие первых двух составляющих. Говоря о национальном характере, прежде всего нужно рассматривать вторую часть схемы Гачева, но это рассмотрение должно быть в неразрывной связи с двумя остальными частями. Исходя из этого, «национальный характер», о котором мы будем говорить, — не что иное, как особенности психического развития этноса под воздействием условий среды и специфических черт социально-экономической и политической жизни. Национальный характер проявляется на всех уровнях жизни этноса — от особенностей бытового поведения до религиозно-философских учений и идеологических доктрин, от керамических изделий до эпических поэм. Поэтому его можно изучать любым способом: и разъезжая по стране (как японист Н. А. Невский), и сидя на своем огороде с книжкой в руках (как тот же Гачев). Проверкой служат встречи с представителями изучаемого народа, заметки из свежей прессы, сообщения телевизионных новостей. Но все это касается только живых к настоящему времени народов. Встает вопрос: а как же быть с мертвыми народами? Был ли национальный характер у древних египтян, шумеров, вавилонян, ассирийцев, хеттов, урартов? И если был, то как его можно изучать?

Ответы на эти два вопроса представляются нам двумя в равной степени трудными задачами. Во-первых, национальный характер определяется там, где существует нация; нации же, как известно, появляются только в начале XVIII века. До той поры можно говорить только о народах (этносах). Следовательно, корректно, с этнологической точки зрения, вопрос можно ставить так: существовал ли этнический характер мертвых народов? Во-вторых, этот самый этнический характер может быть виден в данном случае лишь опосредованно — только через те свидетельства, которые сам народ оставил о себе. Проверка через средства массовой информации или личные встречи, увы, исключена. Что же касается путешествий, то они могут дать только представление об «этнокультурном следе» умершего народа в стереотипах поведения и сознания людей, живущих сегодня на его территории. В-третьих, не все свидетельства, оставленные народом о себе, можно рассматривать как источники для изучения этнического характера. Здесь нужно проводить дополнительную сортировку материала, отделяя в нем: 1) то, что типологически присуще хозяйствованию в данном типе ландшафта; 2) то, что типологически присуще любому народу на данной ступени экономического и политического развития; 3) то, что исторически присуще любому народу в данную экоклиматическую эпоху развития Земли; 4) то, что типологически и исторически присуще всякому народному творчеству в сложившихся условиях; 5) то, что типологически и исторически присуще психике данного народа в сложившихся условиях и имеет на себе отпечатки предшествующего развития. Только это пятое и может претендовать на роль источника для изучения этнического характера. Но в чистом виде оно нам не дано, а проглядывает изнутри целого, несущего в себе четыре предыдущих свойства. Выделить его можно только вместе с элементами этих свойств, проведя еще одну классификацию — по критериям отбора. Отбираться должно: а) уникальное, присущее только данному народу; б) неизменяемое с ходом истории; в) отрефлексированное самим народом в разных формах ментальной деятельности; г) ненаследуемое или изменяемое соседними народами в процессе межкультурных контактов. Теперь встает вопрос о тех областях, из которых можно черпать сведения об этническом характере. Здесь тоже масса подводных камней. Прежде всего, давнее мнение о том, что характер народа лучше всего виден из пословиц и поговорок, после исследований Г. Л. Пермякова по логико-классификационным схемам паремий представляется всего лишь распространенным заблуждением. У каждого народа существуют пословицы всех известных логико-смысловых типов. Если взять литературу поучений, то окажется, что в основе поучений лежат все те же пословицы. Если обратиться к сказкам — опять ничего не выйдет: В. Я. Пропп уже показал, что сказка международна. Значит, нужно брать сведения об этническом характере из таких источников, которые были бы неповторимы как в своей логической, так и в смысловой заданности, — уникальность психического должна содержаться в них уже на формальном уровне. Далее, к исследованию этнического характера необходимо привлекать данные культового календаря и связанного с ним пантеона, поскольку само их существование является продуктом психики только этого народа и отражает структуру этой психики наилучшим образом. Очень большое значение для выяснения черт этнического характера имеет изучение категорий мироощущения, возникших в языке только данного народа и непереводимых до конца ни на какой другой язык. О характере народа способны говорить также зафиксированные детали бытового и делового общения — нужно читать письма и бытовые зарисовки, если таковые имеются. Во всех этих источниках более всего следует уделять внимание акцентированным ценностям, то есть словам, ситуациям, мотивам и сюжетам, многократно повторяющимся в письменных памятниках и оцениваемым положительно изнутри самого источника. Эти акцентированные ценности могут быть для соседних народов или для самого народа в пору его ослабления предметом для литературной пародии или бытовой насмешки, но и в таком искаженном виде они не теряют своих очертаний в этнической культуре.