От этих методологических замечаний перейдем теперь к вопросу об этническом характере шумеров — народа, жившего в Южной Месопотамии в IV — начале II тысячелетия и оставившего нам себя в миллионах клинописных табличек. Самый вопрос о существовании у шумеров особого характера до сих пор вызывает скептические усмешки на лицах ассириологов. Принято считать, что культура Древней Месопотамии была шумеро-аккадской, и на шумерскую и аккадскую ввиду совместного проживания обоих народов она не делится. Тем не менее всякий непредубежденный читатель, сравнив шумерский и аккадский текст даже в переводе, убедится в том, насколько разными были люди, составлявшие на глине эти тексты. Уже на первый взгляд шумерский текст поражает своей эмоциональностью, экспрессией, каким-то невероятным напором чувств, интуитивно-образным строем мысли, обилием повторов и сравнений, ориентацией на массовое участие в событиях и вместе с тем неподвижностью, отсутствием психологизма, обращенностью ко внешнему аспекту жизни героев. Рядом с ним аккадский текст, составленный в Вавилонии, предстает спокойным, мрачным, мудрым, логичным, глубоко отражающим внутренние поиски героев, ориентированным на сосредоточенность индивидуального восприятия. И как важен этот первый взгляд! Он, еще не определяя черты народного характера, уже подводит читателя к ощущению того настроя, который постоянен в любом памятнике данного народа. А настрой проистекает уже непосредственно из характера.
Первым о народном характере шумеров решился заговорить С. Н. Крамер. Он назвал несколько, по его мнению, основных черт, присущих шумерам: соперничество и желание превосходства, желание любви, ненависть и страх. Эти черты были замечены им в самых различных памятниках шумерской литературы: в песнях в честь священного брака Инанны и Думузи, в школьных диалогах-спорах о превосходстве, в эпических песнях об Энмеркаре и Гильгамеше. Однако перечисленные Крамером черты едва ли можно назвать специфически шумерскими. Разве египтянам была чужда любовь, и разве фараон не сочетался браком с богиней Хатор? Неужели египтяне, ассирийцы или хетты, постоянно воевавшие и бравшие в рабство пленных, не мечтали о превосходстве и не видели друг в друге соперников? Наконец, разве ненависть к врагу и страх перед богами не были присущи всему населению Древнего Востока? Из этих вопросов уже видно, сколь общими являются черты, приписанные Крамером одним шумерам.
Стереотипы этнического характера подразделяются на автостереотипы и гетеростереотипы. Автостереотип — образ народа в его собственных глазах. У шумеров нет такого образа, поскольку не было этнической самоидентификации. Самосознание их было территориальным: живя на одной территории с восточносемитскими племенами, они назывались единым с ними именем «черноголовые», а саму территорию своего обитания называли «(наша) страна» (калам). «Нашей стране» противостояли все остальные страны, носившие обозначение «горы» (кур-кур). Только в этом контексте шумеры себя и воспринимали. Вследствие этого в их языке не могло возникнуть предложение «Мы шумеры», зато постоянно можно было слышать «Мы дети (= граждане) такого-то города», «Я раб такого-то бога». Гетеростереотипы — образ народа в глазах других народов. И здесь история разочарует этнопсихолога: никакого выражения национального превосходства или национальной униженности, никаких вообще отношений по национальному признаку в древневосточных текстах не найти. Отношение соседей к шумерам имело, скорее, биосоциальный характер. Так, восточные семиты мирно сосуществовали с ними в одном ареале, эламиты ненавидели их как конкурентов по ареалу (но точно так же они ненавидели и восточных семитов). Жители маленьких городков, куда иногда наведывались шумерские экспедиции, не имели письменности, и поэтому мы ничего не знаем об их отношении к шумерам, но скорее всего это был обычный недружелюбный взгляд слабых на сильных, пришедших поживиться добром на их территории. Наконец, завоеватели Шумера тоже никак себя не проявили: кутии не оставили письменных памятников, а амореи в стремлении оправдать узурпацию государства слепо копировали достижения шумеров, не имея никакого мнения о своих предшественниках на престоле. Таким образом, поиск этнических стереотипов в самих характеристиках древних источников результата не дает: граница в ранней древности проходила не от народа к народу, а от территории к территории, от «нашего» к «чужому».
Необходимо обратиться к самому важному для самих шумеров — к их отношениям с пространством и временем, в которых и формируются особенности этнического характера. Для этого определим сакральный центр шумерской культуры, наиболее почитаемых божеств и их основные функции.
Источники показывают, что календарно-сакральным центром шумерской культуры был весенний период — время разлива рек, вегетации финиковой пальмы, весеннего равноденствия, брачных отношений в животном мире. В социальном плане желание подстроиться под ритмы весенней природы дало поединок старого и нового вождя, обряд интронизации (или обновления сил) вождя, обряд священного брака и социально-политический феномен ама-ги — полное очищение времени от накопившихся в нем событий. Центральными фигурами этого времени являются Думузи, Инанна и Нинурта (он же Нингирсу), а также силы старого мира, побеждаемые Нинуртой. Весенняя природа настроена позитивно, в ней борются друг с другом за жизнь потенции различных будущих форм, носители которых, победив соперника, немедленно вступают в брачные отношения. Мироощущение шумеров также позитивно и агрессивно-охранительно: охраняется сама потенция, возникающая из нее форма и территория, на которой происходит возникновение новой формы.
Второе место по сакральной значимости занимает летний период года, связанный с ситуацией, которую условно можно назвать «выход-и-запрет». Лето связано с передачей весенних сил подземному миру, обеспечивающему урожай зерновых. В социальном плане это сезон войн с сопредельными государствами. Неслучайно для шумеров слово кур означает и «чужая страна», и «загробный мир». Это желание власти над тем, что тебе не принадлежит и за присвоение чего ты можешь понести справедливое наказание. Сперва под землю уходит бог весенней природы Думузи, затем туда же попадает Инанна, в параллельных летним ритуалам мифах в неведомую Страну кедров отправляется Гильгамеш. В эпоху III династии Ура этот же самый сюжет дополняется текстом о нисхождении в подземный мир царя Ур-Намму. Всюду мы сталкиваемся с одной и той же типологической ситуацией, которую можно назвать инвариантом летнего ритуала: герой, попадающий не в свою область бытия, встречает различные препятствия со стороны загробного (или чужого) мира. Притом этот мир является олицетворением абсолютной справедливости. Гильгамеш убивает Хуваву, но не получает заветного бессмертия, поскольку его действия незаконны. Инанна проникает в подземный мир, но не может оттуда выйти, поскольку не знает его основного закона: количество живых должно быть всегда равно количеству умерших, поэтому за себя нужно оставлять замену. Ур-Намму также не суждено выйти из мира мертвых, поскольку существующий закон един для всех смертных.
О чем говорят мифы сакрального центра историку социальной психологии? Прежде всего, о существовании двух основных моделей поведения. Первая модель — весенняя раскрепощенность, удалое буйство юного героя, побеждающего старый мир и с детской наивностью пытающегося отменить прежние времена ради восстановления всеобщего равенства и подобия. Герой отвоевывает территорию своего мира и утверждается на престоле как полноправный хозяин. После этого начинается его активный созидательный труд по восстановлению храмов, каналов и т. п. Вторая модель — выход за пределы своего мира и запрет на дальнейшие действия, получаемый извне. Если сопоставить обе модели с известными нам сведениями политической истории, то в роли юного героя выступает царско-храмовая власть, а в роли подземного мира с его законами и запретами — консервативная земледельческая община. В ситуации отстаивания своей земли община дает герою все полномочия для победы над врагом. В ситуации же, связанной со внешней экспансией и превышением уже данных полномочий, община регулирует поведение разгоряченного героя, не давая ему возможности преступить вековые традиции.
