— Пришли, — прокомментировал случившееся Мар. — Туда, куда должны были придти. А куда мы должны были? Сюда, что ли? В сад? Ничего не понимаю...

Это был яблоневый сад. Утренний, пронизанный солнечными нежаркими лучами; весенний, цветущий, пахнущий пока не зрелыми яблоками, а тем самым особым ароматом, где непередаваемо смешаны запахи и цветов, и молодых яблок, и тёплой сырой земли, и свежей травы — запах, любимый Семёном с детства.

Среди яблоневых веток жужжали пчёлы: чуть поодаль между стволами яблонь была видна небольшая просека, уставленная ульями.

А прямо перед Семёном, шагах в десяти, среди деревьев стоял ладный аккуратный домик, сложенный из жёлтого кирпича, с невысоким деревянным крылечком, распахнутыми резными ставнями.

— Что-то мне это напоминает, — растроганно сказал Семён, — что-то далёкое, из детства... Только тогда, кажется, был вечер... Но что именно напоминает — не вспомню, хоть убей.

— Пошли к дому, — предложил Мар, — а то темнеть начинает. Вечереет.

— Как — вечереет? — не понял Семён. — Ведь только что было утро, — он глянул на небо и не поверил своим глазам. Мар был прав.

Утро решительно менялось на поздний вечер: солнце тускнело, превращаясь в полную луну, небо темнело, заполняясь крупными звёздами; перестали жужжать пчёлы, вместо них разноголосо затрещали кузнечики, прячась в намокшей от вечерней росы траве.

— Цикады куда как благозвучнее, — недовольно пробурчал Мар, — не люблю я этот пошлый стрекот. В одном Мире, в Развёрнутом... ты там не был, а стоит побывать, они там все эстеты, красивое любят, так вот — там никаких кузнечиков, только цикады. Специально выведенные. Такое благозвучие по ночам, что... Что это?

Стрекот стих, сменившись удивительно красивыми звуками — словно заиграли сотни маленьких хрустальных колокольчиков, сплетаясь в завораживающую мелодию, мелодию без начал и без конца.

— Точь-в-точь как в Развёрнутом Мире, — растерянно сказал Мар. — Ничего не понимаю!

— Я тоже, — Семён решительно направился к крылечку. — Думаю, сейчас мы всё узнаем, — пообещал Семён, помог девушке подняться по ступенькам и решительно постучал в дверь.

Дверь отворилась. Сама.

По ту сторону двери было темно — Семёну даже показалось, что там вообще нет ничего, один первозданный мрак, но секунду спустя темнота оформилась в нечто вещественное, в короткий коридор, задрапированный по стенам и потолку чёрным, с золотой вышивкой бархатом.

— Что за ерунда, — пробормотал Семён, — какой к чертям бархат в садовом домике... — и осёкся: бархата не стало. Были дешёвенькие тёмные обои, беленый потолок и лампочка под плетёной корзинкой-абажуром; в конце коридора возникла простая некрашеная дверь, деревянная, с косо прибитой стандартной железной ручкой.

— Однако, становится всё страньше и страньше, — верно подметил медальон. — Хорошо я сказал? В самую точку.

— Сказал-то хорошо, но не первым, — Семён прошёл к двери и потянул на себя ручку.

За дверью опять был мрак, но он почти сразу рассеялся: за дощатым столом, низко склонив голову над большой раскрытой книгой, сидел старец с длинной седой бородой, длинными седыми волосами; старец был одет то ли в просторный льняной греческий хитон, то ли в долгополую рубаху навыпуск, подпоясанную узким кожаным ремешком. Под столом были видны босые ноги старца.

Рядом с книгой на столе мерцало что-то неопределённое, превращающееся попеременно то в толстую монастырскую свечу, то в неяркую керосиновую лампу. За спиной старца высвечивалось лунным ночным светом открытое окно; окно тоже было странным — оно плавно смещалось то влево, то вправо, видимо, подыскивая для себя наиболее подходящее место; наклонный столб лунного света с небольшой задержкой следовал за окном, скользя жёлтым квадратом по белому мрамору пола. Впрочем, мрамор под взглядом Семёна тут же превратился в струганные доски.

Больше в комнате не было видно ничего, всё скрывала густая темнота.

— Здравствуйте, — сказал Семён, делая шаг к столу.

— Здравствуй, Семён, — ответил старец. Голос у него был густой, сочный, не соответствующий столь немощному облику. Едва Семён успел осознать это, как вид старца несколько изменился: он стал шире в плечах, плотнее, борода и волосы на голове стали короче, потемнели и закучерявились; хитон сменился на неброский светло-серый спортивный костюм и серые кроссовки.

— Ишь, фокусник, — прошептал Мар. — Семён, откуда он тебя знает? Кардинальский шпион, что ли? С инструкциями.

— Я не фокусник, — ответил сильно помолодевший старик, которого теперь никак нельзя было назвать стариком. — И не кардинальский шпион. — Мужчина легко встал и вышел из-за стола, поманив Семёна рукой. — Подведи Яну ко мне.

— Её зовут Яна? — ошарашенно спросил Семён, торопливо подводя девушку к столу. — А вы откуда знаете?

— Значит, он не шпион. Значит, он сам Кардинал, — уверенно решил Мар. — Тот тоже всё знает, гад! И в серое любит одеваться. Переодетый и загримиров... — мужчина косо глянул в сторону медальона, и Мар осёкся на полуслове.

— Пусть твой болтун немного отдохнёт, — бывший старец подошёл к девушке. — Не люблю пустозвонов!.. Эх, девочка, как же тебя так угораздило-то...

— Кардинальский отряд... — начал было Семён, но мужчина остановил его движением руки:

— Помолчи. Я знаю.

Семен немедленно умолк, опасаясь, как бы с ним не случилось тоже самое, что и с Маром: медальон крепко спал, вкусно похрапывая и что-то невнятно бормоча во сне. Впервые спал за всё время знакомства с Семёном! Возможно, что впервые и за всю свою долгую колдовскую жизнь.

— Семён, — сказал мужчина, поднося руку к медальону девушки, — встань позади Яны, подхватишь её, — и, подождав, пока Семён выполнит указание, прикоснулся мизинцем до кругляша на её груди.

Ровное сияние вокруг девушки погасло, она слабо вскрикнула и осела, Семён едва успел подхватить её.

— Положи Яну на кровать, — приказал чародей (так его окрестил про себя Семён, а кем же ещё мог быть этот невероятный человек, только чародеем-волшебником! Древним магом. Одним из тех, кто ушёл когда-то из Империи в неведомом направлении), — вон туда положи, — неподалёку из темноты выступила, высветилась широкая кровать, застланная пушистым одеялом. — А после присядем, поговорим.

Семён отнёс девушку к кровати, бережно уложил её и вернулся к столу.

Чародей сидел на прежнем месте, сложив руки на груди и задумчиво уставясь в потолок — беспокойное окно переместилось теперь туда, сквозь него была видна близкая, огромная луна с выпуклыми кольцами кратеров и чёткими тенями вокруг них: окно стало чем-то вроде мощного телескопа. По лунным кратерам, словно по кочкам, скакал серебристый заяц, прижимая лапками к животу фарфоровую ступку с торчащим из неё медным пестиком. Ни заяц, ни ступка с пестиком теней не отбрасывали.

Чародей проводил зайца рассеянным взглядом, посмотрел на Семёна — парень, обнаружив перед столом невесть откуда взявшийся стул с высокой, до затылка, прямой спинкой, присел на краешек сиденья, — и безо всякого вступления сказал:

— Разумеется, мне гораздо проще было бы согласиться с твоим предположением, что я — древний маг, ушедший от имперских козней в неизвестность... в уединение. В свой собственный Мир. Но это было бы неправдой! А лгать я не могу. Пока — не могу. Да и не хочу этому учиться... Некому мне здесь врать. И незачем.

Семён недоумённо нахмурился, услышав столь необычное заявление, но спрашивать ничего не стал. Зачем спрашивать, если собеседник может читать твои мысли.

— Могу, — кивнул чародей. — Но больше не буду. Не хочу тебя смущать. Задавай вопросы вслух, если они у тебя есть. А они есть, не сомневаюсь.

— Гм, — Семён запнулся, не зная с чего начать. — Вы Мара можете... э-э... разбудить для начала?

— Да он уже не спит, — рассмеялся собеседник. — Таится он. На всякий случай.

— Я не таюсь, — отрезал медальон, — а храню гордое молчание. Потому что мне сказать нечего.

— Смотри-ка, с характером, — уважительно отметил чародей. — И не из пугливых. Похвально. Но ты, братец, как хранишь сейчас молчание, так и продолжай хранить его дальше. Гордо. Чтобы снова не уснуть. Договорились?