Он ехал домой с чувством острого беспокойства за здоровье отца. Появление в их доме Леры могло означать только одно — отцу очень плохо. Но почему же так празднично сверкает квартира? А этот дразнящий запах из кухни? Что тут происходит?

Он поставил в угол кофр с фотоаппаратурой, сбросил куртку и быстрым шагом прошел в отцовский кабинет. Отец в новом халате (куплен он был давно, еще мамой, но отец его не надевал, предпочитал рабочую одежду — старые брюки и свитер) сидел в кресле, положив на подлокотники бледные руки с проступавшими на коже, как реки на контурных картах, голубыми венами. Его взгляд был устремлен на сына. Он выражал радостное ожидание встречи.

Вячеслав бросился вперед, опустился рядом с креслом на колени, обнял отца, прижался к нему. Волнение, подступившее к горлу, слезы мешали ему говорить. Он вдруг понял, что может потерять отца, как уже когда-то потерял мать. Острая боль кольнула в груди.

— Батя, дорогой… — всхлипывая, бормотал он. — Ты давай кончай болеть… Слышишь? Мы им всем покажем. Я это так не оставлю…

Слова его были лишены смысла, но отец понял: сын любит и жалеет его. Глаза старика тоже увлажнились.

— Ты приехал, Славик, теперь все будет хорошо, — тихо сказал он. И погладил сына по голове как маленького.

Легкий шелест шагов за спиной заставил Вячеслава оглянуться.

В дверях стояла Лера в мамином цветастом фартуке. Она посмотрела на коленопреклоненного Вячеслава, на старика, прижимавшего к груди голову сына, и ей самой захотелось разреветься. Но она сдержалась и сказала то, что и следовало сказать:

— С приездом! А теперь — всем мыть руки, и за стол! Обед готов.

— Эта девочка спасла меня, — с нежностью в голосе сказал отец. — Ее звонок раздался в критический момент. Меня прихватило. Я не мог даже дотянуться до лекарства. Хорошо, что телефон стоял прямо в постели. Я попросил ее приехать. И вот… Ты видел, что она сделала с нашей старой квартирой? И этот красивый халат — это тоже она заставила меня надеть. Я поселил ее в твоей комнате. Придется тебе, сын, разместиться здесь, в кабинете. А я — в спальне.

— Не надо беспокоиться. Вот покормлю вас и уеду.

Лицо старика выразило тревогу и огорчение:

— Уедешь? Куда? Домой тебе нельзя.

— К подруге.

— Никаких подруг! — заволновался старик, кровь прилила к голове, на щеках его появились красные пятна.

Лера подбежала к нему:

— Немедленно успокойтесь! Хорошо. Я никуда не уеду. Давайте я вам помогу встать.

— Я сам.

Вячеслав взирал на возникшую между отцом и Дюймовочкой перепалку с удивлением. Все это выглядело странным, очень странным. В свое время он целый год безуспешно пытался ввести в их дом Дину Ивановну, но у него ничего не вышло. Отец был с нею холодно вежлив, и только. А эта девчонка буквально за считанные дни очаровала его.

Выполняя Лерин приказ, они вымыли руки и уселись за стол. Тщательно выбритое лицо отца выглядело оживленным.

— Может, по рюмочке коньячку за встречу? — предложил он.

— А тебе можно?

— Двадцать граммов, чтобы расширить сосуды.

Лера поднялась с места, полезла в шкафчик и вынула из него бутылку армянского коньяка. Поставила на стол три хрустальных рюмочки на тонких ножках. «Да она тут распоряжается как у себя дома», — подумал Вячеслав. Он не знал — нравится ему это или нет.

— Ну как съездил, сынок?

Вячеслав коротко рассказал о своих впечатлениях от полигона. Спохватился:

— Да! Как я мог это забыть? Я рассказал генерал-лейтенанту Волкову о твоем вибробуре. Он говорит, что эта штука может заинтересовать военных. Обещал помочь.

Вячеслав думал, что отец обрадуется. Но он сказал:

— Когда-то я уже работал на войну. Это было в Северогорске.

— Да, да… Знаю, Луконников рассказывал. Что-то связанное с охраной кораблей от вражеских мин.

— Тогда была война. Враг ворвался в наш дом. Надо было защищаться. Победить. А сейчас… Речь идет о конверсии. Оборонные заводы начинают выпускать мирную продукцию. А ты предлагаешь поступить как раз наоборот: предназначенную для мирных целей технику отдать военным. Нет-нет…

Вячеслав во все глаза смотрел на отца. Они живут бок о бок более чем четверть века. И все же как мало он знает этого человека. И потому не устает удивляться его жизненным реакциям… А так ли уж они непредсказуемы, эти реакции? Внутри этого человека есть нечто, подобное устройству, которое движет ракету по четкой выверенной траектории. У этого «нечто» есть свое название: принципы…

— Но что же тогда будет с твоим вибробуром? — вырвалось у Вячеслава. — Он же может погибнуть!

Отец пожал плечами:

— Эта статья в газете, конечно, наделала бед…

— Вас оклеветали. Этого так оставлять нельзя! — с горячностью воскликнула Лера.

Отец посмотрел на нее с признательностью.

— Откуда тебе знать, егоза! — пошутил он. — А вдруг все написанное правда?

Вячеслав рассердился на Леру: «Могла бы и промолчать. Ей-то какое дело!»

— Ты побывал на ракетном полигоне, попал, так сказать, в святая святых. Тебе оказана большая честь, сынок, — сказал отец. — А теперь скажи: одностороннее разоружение, уничтожение ракет и все такое… Это не повредит нашей обороноспособности?

Вячеслав пересказал то, что услышал от Волкова.

— Конечно, нам трудно расстаться с представлением о том, что только военная сила может обеспечить нашу безопасность. Но ведь и для Востока, и для Запада война как средство решения существующих меж ними споров стала немыслимой. Значит, главным и для нас, и для них становится исключение возможности наступательных действий. А для этого нужны оборонные доктрины и паритет в вооружениях на возможно низком уровне. Этого надо добиваться прежде всего политическими средствами… А военные средства? Они у нас есть, можешь быть спокоен. Всего насмотрелся.

Пока Вячеслав говорил, Лера не сводила с него глаз. Внимательно слушал его и отец. С удовлетворением сказал:

— Ты сильно изменился за последнее время, сынок. Я рад этому.

Вячеслав и Лера долго метались среди корпусов госпитального комплекса в Лефортове, молча, с думами о Дике, с чувством какой-то вины перед ним.

Наконец им удалось отыскать нужное им здание. То был небольшой, в два этажа, флигелек, сложенный из темно-красного кирпича, с белым орнаментом вокруг высоких овальных окон. Построен он был, должно быть, в начале века, а может, и раньше, но стоял крепкий, приземистый, неподвластный времени, плохому климату, людям. Правда, здесь хозяйничали люди военные, во всем любившие порядок (если и не любившие, то привыкшие к нему), поэтому дорожки были расчищены, клумбы цвели мелкими пестрыми цветами, здания выглядели почти новыми.

Они отыскали палату, где находился Дик. Он лежал похудевший, с темным на фоне белых простынь лицом. Но карие глаза его по-прежнему взирали на мир угрюмо и недоверчиво. Он поначалу обрадовался, увидев Леру, первой проскользнувшей в дверь, но появление вслед за нею Вячеслава согнало улыбку с его лица. Оно вновь приобрело выражение настороженности.

Чувство вины у гостей еще более усилилось.

Вячеслав поздравил Дика с предстоящей наградой:

— Медаль «За отвагу» тебе обеспечена, а может, еще и орден дадут.

Лера захлопотала, выкладывая из хозяйственной сумки обычные дары — фруктовые соки, апельсины, конфеты, печенье, банки со сгущеным молоком, бутылки с минералкой, а Дик все молчал, не сводя напряженного взгляда с Лериного лица. Вячеслав быстро почувствовал себя третьим лишним, но медлил, не уходил, он хотел расспросить Дика о состоянии здоровья, о дальнейших планах.

— Поправляюсь, — кратко ответил на его вопрос Дик и отвернулся к окну.

— А дальше что? Какие планы?

Дик снова повернул голову и, не глядя Вячеславу в глаза, сообщил:

— Сказали, что комиссуют… А что буду делать — пока не думал.

— Как поживает мама, все ли в порядке? — вежливо поинтересовался Вячеслав.

— А что ей сделается? Физически-то она в норме…