— Вы кого имеете в виду — Барыкина или Зубова?

— Барыкина.

— Но ведь Барыкин погиб… — начал было Немцов. — Я не понимаю…

Но его перебил подполковник:

— Постой, постой, капитан. Зубов, конечно, знал, где скрывается Барыкин. Он навестил парня и забрал с собой. Допущение Грачева не лишено оснований. Не исключено, что Зубов вернется туда, откуда он и Барыкин начали свой путь на полигон. Во всяком случае, этот вариант надо срочно проверить.

И подполковник, и капитан, захваченные мыслями о предстоящей операции, вмиг позабыли о Грачеве. Но он откашлялся и напомнил о себе:

— Я хотел бы принять участие в захвате Зубова. Как-никак мы с ним старые знакомые. Он чуть не пристрелил меня в Сосновском леспромхозе. Я помогу вам его опознать.

Наступило неловкое молчание.

— Если надо, я могу получить согласие генерал-лейтенанта Волкова, — сообщил Грачев.

Хрустов после некоторых колебаний сказал:

— Ну что ж, попытайтесь.

Генерал-лейтенант Волков встретил Вячеслава сообщением:

— Вам недавно звонили из Москвы.

— Из редакции?

— Нет, из дома. Просили срочно позвонить.

У Вячеслава упало сердце:

— Отец!

Он бросился к выходу. Волков остановил его:

— Куда вы?

— В гостиницу. Закажу разговор.

— Это мы можем сделать и здесь. Назовите номер домашнего телефона.

Волков нажал клавишу переговорного устройства, продиктовал номер. Спросил у расстроенного Вячеслава:

— Вы думаете, что-нибудь с отцом?

— Да. У него больное сердце. Вредно волноваться. А тут неприятности.

— Где он работает, если не секрет?

— Все секреты у вас, — невесело пошутил Вячеслав. — Он изобретатель. Имеет более тридцати авторских свидетельств. Последнее его детище — вибробур, способный за считанные минуты проходить твердые породы.

Волков заинтересовался:

— Расскажите-ка поподробнее.

Казалось, он специально переводит разговор на другую тему, чтобы помочь Вячеславу успокоиться.

Вячеслав рассказал о том, что поначалу дела шли хорошо. Было принято решение о серийном производстве вибробуров. А потом появилась разгромная статья в газете, и начались неприятности. Между тем вибробур — штука стоящая. Вячеслав сослался на отзыв американца.

Волков задумчиво покрутил в длинных, как у хирурга, пальцах карандаш. Сказал:

— Возможно, этот механизм заинтересует наших строителей. Нам ведь приходится строить в труднодоступных местах, в горных породах. И в короткие сроки.

Зазвонил телефон. Вячеслав в волнении снял трубку. В ушах прозвучал детский голос:

— Вам кого?

— Извините, я, видимо, не туда попал.

Он уже хотел с досадой нажать на рычажок, но голос произнес:

— Это кто говорит? Вячеслав?

— Да! С кем имею честь? Что с папой?

Голос в трубке ответил:

— Не волнуйтесь. Было плохо, а сейчас получше. Он уже встает.

— А вы кто? Медсестра?

В трубке послышался смешок:

— Я Лера. Еще не забыли меня?

— Лера? Вы?! Как вы там очутились?

— Вы когда-то сами дали мне номер вашего телефона. Забыли? Я позвонила, чтобы узнать, как вы там. Вы и Дик. А ваш папа попросил меня немедленно приехать. Ему было очень плохо. И вот я уже неделю здесь живу. У вас очень хороший папа. Вы когда приедете?

— Завтра. Дождитесь меня, ладно?

Голос помедлил с ответом:

— Ну… хорошо. Как там Дик?

Он не стал ей рассказывать о постигшем Дика несчастье. Лучше сделать это при личной встрече. Объяснить, успокоить.

«Какой у нее по телефону молодой, почти детский голос», — подумал Вячеслав. В памяти всплыла их первая встреча на ступенях, у входа в редакцию. Худая, в линялой майке, в потрепанных джинсах, простоволосая, неухоженная, она тогда не вызвала у него интереса. И все-таки в ней проглянуло что-то женственное (в изгибе фигуры, в походке?), когда, чувствуя на себе его взгляд, она, пританцовывая, спускалась по ступеням, таща за собой на веревочке воздушный шарик.

Волков поднял голову от бумаг, в чтение которых углубился во время разговора Вячеслава с Москвой.

— Я позвоню летчикам. Вас доставят.

— Спасибо. — Вячеслав замялся. Ему хотелось обратиться к генералу с еще одной просьбой, но он не решался, тот и так сделал для него слишком много.

— Я вас понял, — улыбка тронула тонкие губы Волкова. — Вам хотелось бы вернуться, чтобы присутствовать на испытаниях. Такая возможность есть. В вашем распоряжении… что-то около недели. Если управитесь, милости просим.

— Я, конечно, свинья. Но у меня есть еще одна просьба, — решившись, Вячеслав нырнул, как в прорубь. — Волей обстоятельств я был вовлечен в одну криминальную историю. Она близка к развязке…

Вячеслав изложил свой разговор с подполковником Хрустовым. Волков кивнул:

— Это не по моей части. Но я поддержу вашу просьбу.

Вячеслав открыл ключом дверь квартиры и замер на месте. Все было так, как когда-то, при жизни мамы. Старое зеркало в золоченой раме сверкало, как новое, в пятирожковой люстре холла горели все пять лампочек, чего давно уже не было, паркет блестел. Из коридорчика, ведущего в кухню, доносился манящий запах любимого отцовского блюда — тушеного мяса с картофелем, слышался звон посуды.

Ему вдруг показалось, что сейчас в дверном проеме появится мама в пестром переднике и, улыбаясь, скажет: «Всем мыть руки, и немедленно за стол!»

Но нет… Мамы давно нет в живых. Вместе с нею ушла из дома душа. Квартира быстро приобрела унылый вид: обои во многих местах отстали от стен, с паркета сошел лак, лампочки в люстрах перегорели, их никто не заменял, обходились теми, которые еще светили. Мама не терпела набросанных где попало вещей. Но не стало ее, не стало и порядка. Вещи разбрелись по дому, их можно было встретить где угодно — на спинках стульев, в креслах, на подоконниках. Прежде чем опуститься в кресло, брали в охапку рубашки и свитера и перебрасывали их в другое, столь же неподходящее место.

Отец любил мать. После ее смерти им овладело равнодушие ко всему, что его окружало. Единственное, что привязывало его к жизни, это работа. Конечно, он любил своего единственного сына. Однако их чувства друг к другу уже давно не проявлялись так открыто и весело, как прежде. На совместном существовании отца и сына лежала печать невосполнимой утраты.

Вячеслав старался бывать дома как можно реже, что скрывать, родные стены навевали на него тоску. А с тех пор как в его жизни появилась Дина Ивановна, он и вовсе переселился в ее однокомнатную квартирку. Так что отец большую часть времени проводил в одиночестве. Он редко брился, одевался небрежно. А для кого стараться? Выглядел неухоженным, старым…

Разгромная статья в газете доконала его. Должно быть, отец возлагал на свое последнее изобретение большие надежды. Он был близок к успеху, но газетная публикация привела к тому, что все двери перед ним захлопнулись. Из уважаемого человека, талантливого изобретателя в глазах многих он мгновенно превратился в прожектера, чуть ли не в авантюриста. Так ему, во всяком случае, казалось.

Идти куда-то жаловаться, опровергать вздорные обвинения, доказывать, что он не верблюд? Нет. Увольте. Этого он делать не будет. У него опустились руки. Отец перестал работать. А это означало, что он перестал существовать.

Уезжая на полигон. Вячеслав оставлял отца в подавленном состоянии. Взгляд потухший, под глазами мешки. Ходит, с трудом передвигая ноги. «Приеду, обязательно сведу его к какому-нибудь профессору. Отправлю в санаторий». Подобными обещаниями он успокаивал свою совесть. А это было не так-то просто сделать. Болезненный удар отец получил от газетной братии, от того странного — всесильного и нередко безответственного — сообщества, к которому принадлежал его сын. От кого же отцу ждать помощи, как не от него? Но Вячеслав, хотевший поначалу вступиться за честь отца, даже предпринявший энергичные розыски, после долгих размышлений решил этого не делать. Ему показалось неэтичным использовать свое положение в журнале в целях, которые кое-кому могли бы показаться сугубо личными. Сработал неписаный кодекс поведения журналиста. И хотя отец немедленно согласился с ним («Конечно, сынок, я все понимаю»), у Вячеслава на душе кошки скребли.