— И все-таки это были пока только ваши предположения. Так сказать, следственная версия, выдвинутая журналистом, не более…

— Да, она нуждалась в доказательствах. Одно из них — косвенное — снимок, запечатлевший маленькую хитрость Зубова, упрятавшего под бинтом поврежденную руку. Второе косвенное доказательство содержало предсмертное послание Святского. Оно подсказало: преступник убирает всех, кто грозит ему разоблачением. И я подумал: а что, если использовать самого себя в качестве подсадной утки? Вернуться в леспромхоз и громогласно объявить, что отснятая и проявленная пленка при мне. Наверняка убийца снова предпримет попытку уничтожить опасную улику.

А пока решил собрать дополнительные сведения. Побывал на почте, выяснил, чьей рукой убийца писал анонимные письма — сначала на Святского, а потом и на Трушина. Этим человеком оказалась почтовая девица. Это она помогла Зубову обеспечить себе алиби — пересказала ему содержание фильма, который шел в то время, когда он, покинув общежитие, отправился в контору.

Теперь мне осталось одно — «засветиться» перед Зубовым. Встретив его в столовой, я рассказал ему о фотопленке… О том, что она цела и находится у меня… А также поставил его в известность о своем намерении побывать в лесной сторожке, где провел роковую ночь вместе с Раисой Константин Барыкин. Зубов клюнул на приманку.

— Я должен вас отругать, — сказал Аркадий Аркадьевич. В его голосе прозвучали строгие отцовские нотки. — Вы затеяли опасную игру. Ловили хищную щуку на живца… причем живцом были вы сами. Только случайность спасла вас от гибели. Так нельзя! Что бы я сказал вашему отцу?.. — Он встал и нервно заходил по комнате.

«Все ясно, — догадался Вячеслав. — Батя звонил Луконникову. Просил приглядеть за мной. Они оба, и отец, и этот незнакомый человек, его старый друг, беспокоились. А я даже не вспоминал о них все эти дни». Он почувствовал себя виноватым.

— Я понадеялся на помощь участкового. А он прозевал Зубова.

— Вы такой же горячий и безрассудный, как ваш отец. Хотите, я вам расскажу, при каких обстоятельствах мы познакомились?

— Конечно.

Нет, он не чувствовал себя таким горячим и безрассудным, как его отец. Но надеялся когда-нибудь стать в чем-то на него похожим.

Вот что он услышал.

Для начала несколько слов о себе. Я всю жизнь мечтал стать историком. Изучать прошлое. Проникать мыслью и взглядом через толщу лет, постигая смысл далеких от нас событий, угадывая их влияние на нашу судьбу. Но так получилось, что жизнь почти не оставляла мне ни сил, ни времени, чтобы разобраться в прошлом. Настоящее было настолько сложным и противоречивым, что человек на каждом шагу рисковал быть втянутым огромным, бешено вращающимся маховиком в такую круговерть событий, что мог легко потерять и свое лицо, и свою жизнь. Нет, тут не до прошлого.

Итак, окончив два института — юридический и исторический, я засел в архивах: меня интересовала тема интервенции, предпринятой на севере России Антантой в 1918–1919 годах. Но тут началась война. Меня мобилизовали, направили в военную школу, и скоро я очутился здесь, в Северогорске, в роли сотрудника военной прокуратуры.

…Шел 1941 год. Захватив Норвегию и перетянув на свою сторону Финляндию, гитлеровцы приступили к захвату советского Севера. Появились на свет планы «Черно-бурая лиса», «Северный олень», «Ловля лосося». Дела пока у мерзавцев шли хорошо, как видите, им хватало фантазии и юмора, чтобы придумывать для своих грабительских планов столь романтические названия.

Ваш отец, двадцатитрехлетний лейтенант Мирон Грачев, прибыл для прохождения службы в Северогорск в октябре. Его, выпускника Бауманского училища, откомандировали на судоремонтное предприятие в группу военпреда принимать технику, которая, едва успев выйти за ворота завода, тотчас же шла на фронт.

Однажды его вызвали, дали новое задание. В порт прибыл караван союзнических судов с грузом оружия и продовольствия. Среди английских моряков был сын временного английского консула, представлявшего у нас в конце первой мировой войны интересы Британии. Он попросил дать ему переводчика. Просьбу союзника уважили. Мирону Грачеву, отлично владевшему английским языком, предстояло сопровождать любопытного англичанина в странствиях по местам, где когда-то протекала деятельность его отца.

Вот видите: я, жаждавший заниматься изучением того периода, вынужден был заниматься расследованием военных преступлений, а Мирон, рожденный для технического творчества, с головой погрузился в прошлое… К тому времени мы еще не были знакомы. Наше знакомство произошло несколько позже. Хотя для вашего отца было бы лучше, если бы наша встреча вообще не произошла…

Итак, Мирон бродил по Северогорску и его окрестностям с английским моряком и вел с ним яростные споры, что, конечно, никак не входило в его обязанности переводчика и союзника.

Возле здания краеведческого музея англичанин (его звали Джеймсом Лонгом) обратил внимание на английский танк старой модели, установленный на постаменте. Он обрадовался так, как будто в чужом городе встретил соотечественника.

— Откуда он здесь?

Мирон объяснил: танк захвачен у англичан бойцами 6-й Красной Армии в 1920 году. А установлен здесь совсем недавно, незадолго до войны, в ознаменование двадцатой годовщины изгнания англо-американских интервентов из этих мест.

— Не понимаю, — сказал Лонг, — почему вы назвали нас интервентами? Сейчас мы привезли оружие, чтобы помочь вам в борьбе против немцев. Но ведь тогда мы тоже прибыли сюда, в вашу страну, чтобы помочь удержать фронт от немцев?

— Вы действительно не видите разницы?

Вашего отца удивила и раздражила наивность англичанина. И он обрушил на него шквал фактов. Территория, занятая англичанами и американцами, говорил он, была ими покрыта плотной сетью тюрем и концентрационных лагерей. Из трехсот тысяч населения через тюрьмы прошли пятьдесят две тысячи человек, то есть каждый шестой! Военный суд, состоящий из английских и американских офицеров, заседал каждую ночь. Ровно в полночь из ворот тюрьмы выезжала автомашина с осужденными, которых везли за город — на расстрел. Художник Мальцев был расстрелян только за то, что отказался продать полковнику английской контрразведки Торнхиллу понравившуюся ему копию картины «Лунная ночь в окрестностях Петербурга». Его обвинили в «неуважении к союзникам и сочувствии к большевикам».

У Лонга задрожали губы:

— Не может быть, не верю…

На другой день ваш отец показал ему выдержки из книги американского разведчика Ральфа Альбертсона «Военные действия без войны»:

— «Один раз мы расстреляли более тридцати пленных… Я неоднократно слышал, как один офицер приказывал своим солдатам не брать пленных, убивать их даже безоружных». Почитать еще?

— Не надо. Достаточно, — тихо проговорил Лонг.

Но Мирон не мог уже остановиться:

— Англичане и американцы не только убивали, но и грабили. Даже в этом разоренном северном краю они искали выгоды. В Америке была создана специальная колониальная компания, казначеем которой был Джон Фостер Даллес. Да, да, тот самый! За два года своего пребывания на нашем Севере англичане и американцы ограбили все государственные склады, бесплатно вывезли все: лен, лес, пушнину, пеньку. Что не могли вывезти, разрушили, разорили.

В тот вечер они расстались с ощущением, что видят друг друга в последний раз. Но на другой день англичанин вовремя появился на условленном месте. Разговаривал дружески, будто не было вчерашнего малоприятного разговора. Ваш отец тоже оттаял. Он пригласил Лонга на ужин, повел его к своей квартирной хозяйке, на Никольскую улицу. Одноэтажные, потемневшие от времени деревянные дома, покосившиеся заборы, лай собак, бурно реагирующих на появление чужаков.

— Мама! Мирон Павлович пришел! — послышался девичий голос, стукнула отброшенная щеколда, калитка открылась, и на улицу выбежала светлоголовая девушка. Увидев незнакомого человека, смутилась.

Мирон познакомил Лонга с Машей и ее матерью, пожилой учительницей.