Так уж случилось, что после ухода из жизни таких исполинов мысли, как Резерфорд, Рентген, супругов Кюри и других ученых подобного размаха, новая плеяда представителей чисто экспериментальной науки XX столетия не смогла неверному представлению о теоретической физике как о персоне № 1 выдвинуть хоть какое-либо серьезное возражение. И поэтому нет ничего странного в том, что "золотой век", в который она вступила, имена Бора, Планка, Эренфеста, Паули, Дирака, Гейзенберга, Шредингера, Ландау и, в первую очередь, Эйнштейна не подлежали обсуждению. Недоверчивое и скептическое отношение к теоретикам, свойственное среде ученых начала столетия, исходя из высказываний и действий того же Томсона, Резерфорда, Иоффе и других, резко сменилось восторженным преклонением перед всеми последующими теоретическими разработками и их авторами.

Сам Эйнштейн со своими броскими статьями и оригинальными лекциями вполне вписывался в общую картину. Склонность к саморекламе, его характер и поведение работали на руку "заказным" биографам, стремящимся вылепить облик современного героя науки как можно монументальнее. Нобелевский лауреат частенько шутил, что провидение превратило его в большой авторитет в отместку за то, что он в молодости не считался с авторитетами.

Сдержанной иронией проникнут и ответ Эйнштейна на вопрос, почему именно он, а не другие, создал теорию относительности. "Нормальный взрослый человек, — писал Эйнштейн, — вряд ли станет размышлять о проблемах пространства-времени. Он полагает, что разобрался в этом еще в детстве. Я же, напротив, развивался так медленно, что, только повзрослев, начал раздумывать о пространстве и времени". Если же воспринять эту фразу на полном серьезе, то получится, что, по мнению Эйнштейна, для того чтобы сделать открытие, ученому необходимо впасть в забытый мир детства, с тем, чтобы, имея сложившееся мировоззрение, поточнее ответить себе самому на разные детские "почемучки".

Как бы ни было, в любой шутке есть доля истины. Даже вспоминая в преклонном возрасте свои первые юношеские опыты, Эйнштейн говорил, что его не покидала мысль найти разумный ответ на парадоксальный вопрос: "Что будет с ним, если он начнет преследовать световые волны с той же скоростью?" Подобные головоломки, одолевавшие молодого исследователя, по его словам, и привели в конце концов к разрешению вопроса о теории относительности.

В другой раз, когда его дотошно расспрашивали, как все же рождаются открытия, переделывающие весь мир, он в духе Бернарда Шоу острил: "Очень просто. Все знают, что сделать это невозможно. Но вот появляется невежда, который этого не знает. Он-то и делает открытие".

От вопроса же своего малолетнего сына, чего он такого сверхподобного совершил, что стал знаменитостью, Эйнштейн "отделался", воспользовавшись художественным образом: "Когда слепой жук ползет по развесистому стволу дерева, он не замечает, что прошел по искривленному маршруту. Я же, к счастью, в отличие от слепого жука, заметил кривизну пространства". И от этой "правды" тоже уйти нельзя. Да, именно эйнштейновское учение о кривизне пространства повергло в шок мир и позволило посмотреть на Вселенную совершенно другим взглядом. Так что, несмотря ни на что, за счет редкого обаяния, умения подать серьезнейшие научные проблемы самым доступным языком, насыщенным разными каламбурами и остротами, Эйнштейн остается нам глубоко симпатичен. И за одно это мы склонны больше его оправдывать, нежели в чем-то винить. Вероятно, также отнеслись бы к нему, если бы состоялось их личное знакомство, обойденные вниманием эпохи его соавторы по теории относительности.

Итак, история исследования электрических и электромагнитных явлений показала нам, как действует закон неуничтожимости ценных идей и какие убытки и приобретения являются его следствием. И тут невольно напрашивается другой вопрос: распространяется ли он на все процессы познания природы или же проявляется в исключительных случаях?

Бесспорно, что каждая идея, более или менее достойная внимания, имеет право на существование. Однако в процессе развития научной мысли человечеством все-таки отбираются наиболее перспективные и принципиально важные для текущего момента идеи, а все остальные, независимо от их весомости, так или иначе остаются невостребованными. Но проходит какое-то время и, исходя из новых людских потребностей, они вновь всплывают на поверхность, но уже качественно измененными, как будто только и ждали, когда откроются перспективы их использования и представится возможность заявить о себе с новой, неожиданной стороны.

Кажется, только в 1676 году в математике появилось такое понятие, как бином Ньютона, названное в честь первооткрывателя. На самом же деле к нему в разные времена и независимо от Ньютона своим путем пришли Тарталья, Ферма и Паскаль. А за три столетия до них тем же самым биномом успешно оперировал в своих трудах выдающийся мыслитель Востока Омар Хайям, более известный как поэт и астроном, нежели чем математик или физик.

Еще примеры? Да их бесчисленное множество. Оказывается, устройство паровой машины за два тысячелетия до Уатта было описано древнегреческим инженером Героном. Совсем недалеко ушел от способа, который применяли древние греки, современный метод точного расчета диаметра Земли. Идею расширяющейся Вселенной, считающуюся вершиной научной мысли XX столетия, можно обнаружить еще в анналах Древней Индии.

В унисон современным ученым объяснял многие природные явления живший в VII веке выдающийся армянский мыслитель Ананий Ширакаци. В его многочисленных трудах по астрономии, математике и естествознанию, которые дошли до нас и заботливо хранятся в Ереванском Матенадаране древних рукописей да и других крупнейших книгохранилищах, можно найти логические выкладки, вошедшие в научные издания гораздо более позднего времени. Ширакаци, оказывается, в своих расчетах давным-давно использовал арифметическую и геометрическую прогрессии, составлял и применял таблицы обратных величин и первым начал оперировать в вычислениях "большими" числами, вплоть до 9 1010.

Велик вклад этого выдающегося армянского ученого и в астрономию. Его идеи, изложенные в многочисленных сочинениях "О небесных движениях", "Об астрономической геометрии", "Космография и теория календаря", почти всегда опережали время. Рассматривая концепцию шарообразности Земли, Ширакаци, например, значительно раньше европейских ученых доказал, что земной шар никак не может никуда падать, так как удерживается в равновесии взаимным влиянием противодействующих сил. Он абсолютно верно толковал солнечные и лунные затмения, не ограничиваясь расхожими объяснениями этих явлений "вмешательством божественных сил". В лунном блеске видел отражение солнечного света, а чередующиеся на Земле приливы и отливы морей и океанов достоверно объяснял влиянием ее спутника — Луны. Небезынтересны его воззрения и на природу Млечного пути. Он первым высказал предположение, что Млечный путь — это только часть Вселенной, с более плотно расположенными, но слабо светящимися звездами.

При изучении наследия Ширакаци, как мыльные пузыри, лопаются и притязания западных историков науки на причастность к созданию первых учебных пособий по арифметике. В нем имеется рукопись, явно указывающая на то, что автором такого учебника был этот удивительный человек.

Разумеется, жилось ему и его ученикам непросто. Они подвергались повсеместной травле и гонениям, а господствующие кланы и духовенство охотились за их "кощунственными*' сочинениями. Однако истина, вопреки книгам, уничтожению не поддавалась. Как живой исцеляющий родник пробивала она дорогу через заслоны косности и невежества. Так уж выходило, что последователи Ширакаци не давали погибнуть его ценным идеям, их буквально возрождали из пепла и вновь распространяли по всему свету. До нас дошли манускрипты ученого, написанные и переписанные в период XI–XVII веков.