Обращаясь к голландцам, Наполеон пробовал утешить их перспективой «обширного рынка от Амстердама до Рима», который перед их промышленностью отныне открывается[57]. Но эти слова так и остались словами. Тотчас после присоединения Голландии к Империи все колониальные товары, находившиеся в стране, были взяты под секвестр и возвращались владельцам лишь по уплате пошлины в 50% стоимости[58].
Весьма характерно, что едва только Голландия была формально и окончательно присоединена к Империи, как именно Антверпенская торговая палата стала хлопотать о скорейшем уничтожении потерявшей политический смысл пограничной таможни между Голландией и Францией[59]: если Голландия была прежде могущественной соперницей Бельгии в торговом отношении, то теперь, лишенная торговли, разоренная блокадой и всегда, а особенно теперь малопромышленная страна эта являлась в глазах бельгийских промышленников новым рынком для сбыта, но отнюдь уже не конкуренткой.
За присоединением началось осуществление наполеоновской программы в полном виде.
Наполеон считал настолько важным делом возможно быстрейшее уничтожение сбыта колониальных продуктов в Голландии, что он особой статьей акта о присоединении наложил на все уже находящиеся в Голландии колониальные товары пошлину в 50 процентов их стоимости и срок для взноса этой пошлины назначил к 1 сентября 1810 г., т. е. 52 дня[60].
28 ноября (1810 г.) Наполеон пишет своему наместнику в Голландии приказ в двух строчках: «Сжечь немедленно все товары английского производства, находящиеся в Голландии в складах, магазинах и т. д.»[61]
Конфискации больших складов колониальных товаров, конфискации мелких лавок, конфискации табачных лавчонок, где весь товар заключался в 200 килограммах табака[62] — все это производилось с особой энергией в Голландии сейчас же после ее окончательного присоединения к Империи, и обо всем этом аккуратно докладывалось императору.
Молльен в своих записках передает, что в те времена говорили, будто секвестр, наложенный на все колониальные товары в Голландии тотчас после ее присоединения, и тяжкие условия, которые при этом были поставлены для освобождения от этого секвестра, объяснялись давлением со стороны французских торгово-промышленных кругов, «особенно со стороны тех, которые с большими издержками начали устраивать заводы виноградного и свекловичного сахара, а также красящих веществ, способных заменить индиго и кошениль». К сожалению, Молльен, член правительства, министр финансов в эти годы, ограничивается в своих записках передачей слуха, не опровергая и не подтверждая его[63].
Таможенные чиновники после присоединения Голландии начали действовать с такой неслыханной суровостью, что, не говоря уже о торговле фабрикатами, вообще какая бы то ни была торговля, даже торговля хлебом внутри страны, становилась прямо невозможной[64].
Оставалось рыболовство, но и этот промысел не был забыт повелителем Голландии, и здесь были поставлены преграды.
Рыболовство (особенно ловля трески и сельдей) еще в XVII столетии являлось предметом огромного национального значения и неусыпных забот государственной власти в Голландии. Из-за рыболовства велась ожесточенная полемика между голландскими и английскими юристами в XVII в., из-за рыболовства Голландия всегда готова была и на войну. Наполеоновское владычество прямо губило этот промысел: рыбакам не позволяли выйти в море под предлогом, что это может повлечь контрабандные злоупотребления. Даже французское правительство осторожно намекало императору, что от этого порядка вещей выигрывает Англия, которая переманивает голландских рыбаков на свою сторону[65]. Наполеону представляли, что уже обычная ловля трески у Ньюфаундленда погибла для голландцев, что теперь им осталась только ловля рыбы у Доггербэнка, что нужно же им хоть этот выход оставить[66]. Наполеон решил: позволять отныне голландцам ловить рыбу, но не печатать об этом и держать это решение в секрете[67]. И все это, чтобы англичане не воспользовались!
Ремесло, промышленная деятельность — вот куда волей-неволей обратились взоры голландского населения. Этим объясняется, между прочим, и то обстоятельство, что вопрос об уничтожении или сохранении цехов приобрел особую остроту. Декретом от 21 октября 1811 г. в Голландии вводилась система патентов в том виде, как она окончательно была установлена во Франции законом 1 брюмера VII года. Но только 31 января 1812 г. особое постановление префекта департамента Зюйдерзее покончило формально с голландскими цехами, которые, впрочем, фактически уничтожались с момента введения патентов[68]. Однако мэр г. Амстердама жаловался на это постановление префекта и привел в пользу цехов аргумент, показывающий, что он очень хорошо понимал психологию французских хозяев Голландии: этот аргумент заключался в том соображении, что уплата денег за патенты может быть вполне осуществлена и без уничтожения цехов. И министр финансов был вполне побежден этим аргументом. Интересы казны не страдали, а принципиально императорское правительство вовсе не чувствовало к цеховой организации особенно ярой вражды и склонно было думать, что в самой Франции слишком поторопились уничтожить целиком эту организацию[69]. Цехи в Голландии, впрочем, пока продолжалось французское владычество, не были восстановлены.
А блокада делалась все суровее и тяжелее. Голландия и все побережье Немецкого и Балтийского морей зорко охранялись и со стороны моря, и со стороны речных сообщений.
28 сентября император приказывает Даву внести «больше порядка в наблюдение за берегами, тянущимися от Голландии до Балтийского моря»[70]. Все эти берега должны быть заняты пехотой и кавалерией, во главе наблюдения должен стоять бригадный генерал, а начальник таможен должен находиться под его начальством. Если генералу покажется, что у него мало войск, — дать ему еще два полка и шесть пушек. Устья рек Яхде, Везера и Эльбы должны зорко охраняться вооруженной силой. Вообще две дивизии, стоящие на севере, «имеют только эту цель, и она очень важна».
На другой день — гневный приказ: произвести расследование, на каком основании французский консул в Данциге разрешил одному данцигскому судну выйти из данцигского порта. Не взятка ли? Пусть генерал Рапп знает, что император не потерпит этого, что он «много занимается» этими делами и желает, чтобы его приказы исполнялись. А капитана данцигского корабля, когда он придет в Бордо, арестовать и отправить в Париж[71].
Наполеон настойчиво преследовал всякие письменные сношения между континентом и Англией; он особенно зорко следил за тем, чтобы почта исправно сжигала все письма, из Голландии идущие в Англию или из Англии приходящие в Голландию. Когда он сердился на другие державы (даже не воевал, а просто был недоволен ими), он приказывал то же самое проделывать и с корреспонденцией их обитателей. Вот его приказ (без даты, но по некоторым признакам 1810 г.), отданный министру иностранных дел Шампаньи: «… donnez également des ordres pour qu’on réitère la mesure d’arrêter toutes les malles de Hollande et qu’on en retire et fasse brûler toutes les lettres allant ou venant d’Angleterre qui s’y trouvent. Ecrivez à M. Bourrienne de prendre des mesures pour interdire toute correspondance de la Suède avec l’Allemagne et pour arrêter toutes les malles qui viendraient de Suède, ouvrir celles même de Danemarck et en retirer toutes les lettres anglaises»[72]. Распоряжаясь так с Данией, Швецией, германскими государствами, он, повторяю, особенно настойчиво и беспощадно преследовал всякие, самые невинные и далекие от политики, сношения между Англией и всецело ему принадлежавшей Голландией.
