Центральное, подавляющее, первенствующее положение в промышленной жизни Женевы и всего Леманского департамента занимали две отрасли производства: 1) часовое мастерство и 2) ювелирное дело. Оба промысла до французского завоевания давали работу: в Женеве — 5 тысячам рабочих, в окружности (Cluses, Carouge, Gex, Versoix) — еще 3 тысячам человек. Но «почти полное прекращение большой продажи, которая прежде происходила в Германии, Польше, России, Италии и Испании, трудность морских сообщений, соперничество невшательских фабрик» разорили Женеву, так что (в конце 1811 г.) ее производство пало на ⁹/₁₀ сравнительно с тем, как оно стояло еще в 1803 г. «Это не значит, что осталась ¹/₁₀ часть рабочих, осталось около ⅓ (прежнего количества — Е. Т.), но эта ⅓ делает работу, которой хватило бы на ¹/₁₀ (прежнего количества — Е. Т.)»[135]. Часть рабочих отдалась иным промыслам, другие эмигрировали. В 1806 г. этот упадок уже сильно давал себя чувствовать.

Такова общая картина промышленной жизни Империи в самом конце 1806 и начале 1807 г., когда блокада только что была провозглашена и еще не успела оказать своего действия. Мы видим, что уже сказались отчасти благоприятные последствия для хлопчатобумажной промышленности от указа от 22 февраля 1806 г.; что из всех отраслей текстильного производства суконная промышленность и вообще выделка шерстяных материй является самой развитой; что шелковая, промышленность сосредоточена в определенных пунктах: Лионе, Ниме, Туре и Сент-Этьене, и что в других местах она — лишь в зачаточном состоянии; что металлургия развита чрезвычайно слабо; что самыми промышленными районами наполеоновской Империи являются северный и центральный, а также бельгийские департаменты и левобережные германские; что пьемонтские и другие итальянские департаменты играют роль в промышленной жизни Империи больше как поставщики сырья, нежели как самостоятельные производители. Вот главные выводы, которые можно сделать на основании приведенных показаний.

Как известно, в 1805 г. Наполеон окончательно отказался от надежды нанести Англии решительный удар военными силами, которыми он располагал. Впоследствии он склонен был даже отрицать, будто в самом деле собирал Булонский лагерь для переправы армии через Ламанш. Так или иначе, но после битвы при Трафальгаре сделалось вполне очевидно, что нанести Англии сколько-нибудь чувствительную рану в морском бою уже ни в каком случае не удастся, даже если бы была возможность, прекратив все расходы на армию, быстро отстроить хоть сколько-нибудь значительный флот. Но не только нельзя было думать о сокращении армии после Пресбургского мира, а напротив, нужно было ждать продолжения борьбы с уцелевшими континентальными державами, и борьба была такова, что, как прекрасно выяснил Сорель, ни один мир не являлся окончательным. Таковы были обстоятельства, при которых нужно было продолжать войну с Англией. На Англию Наполеон смотрел, как на главного, смертельного врага Империи; все другие войны, которые он вел, являлись в его глазах эпизодами, осложнениями, производными явлениями сравнительно с этой войной не на жизнь, а на смерть. Англию он считал не только политическим, но и экономическим врагом и соперником, и, как мы видели из предшествующего изложения, даже в кратковременную годину Амьенского мира он, прерывая войну политическую, все-таки не желал прекратить войну таможенную.

И средство, которое ему, как он полагал, оставалось пустить в ход после Трафальгара, не только подсказывалось ему историей, не только было ясно выражено, как мы видели, в декрете 10 брюмера V года (1796 г.), но вполне логически совпадало с теми крайними выводами, которые он мог сделать из своих протекционистских убеждений. Что он был склонен делать эти крайние выводы, это мы тоже видели уже из истории декрета от 22 февраля 1806 г. Значит, оставалось: 1) распространить безусловное воспрещение ввоза, провозглашенное декретом от 22 февраля относительно бумажных материй и пряжи, на все товары вообще; 2) с другой стороны, запрещение, которое, по букве и смыслу декрета от 22 февраля, относилось к ввозу из всех стран Европы, ограничить лишь одной Англией (отнюдь не изменяя ничего в самом декрете от 22 февраля, который относительно бумажных материй и пряжи должен был остаться в полной силе). Итак, таможенное законодательство Империи должно было отныне заключать два акта: а) безусловное воспрещение ввоза откуда бы то ни было бумажных материй и пряжи и b) безусловное воспрещение ввоза каких бы то ни было товаров из Англии.

Но тут сам собой ставится вопрос, который мог быть поставлен не предшественниками Наполеона, а только самим Наполеоном. Ведь и без всяких новых торжественных актов, уже в силу войны, на ввозе английских товаров лежал запрет. Зачем же было прибегать к новым мерам?

Но в том-то и дело, что, кроме мысли, легшей в основание декрета 10 брюмера (1796 г.), кроме руководящей протекционистской тенденции самого Наполеона, получившей такое яркое выражение в декрете от 22 февраля 1806 г., французским императором к концу 1806 г. стала овладевать идея, которая теперь начала ему казаться осуществимой. Разгром Пруссии, уничтожение прусской армии — вот что легло между февралем и ноябрем 1806 г., между декретом парижским и декретом берлинским. Англию можно разорить и привести к повиновению, подорвав ее торговлю; но подорвать ее торговлю возможно, лишая ее не французского, а европейского рынка сбыта. Военными мерами или дипломатическим давлением, прямым насилием или угрозой насилия, но нужно заставить Европу отказаться от торговли с англичанами. Возможно ли? После Иены и Ауэрштедта, после уничтожения в десять часов «армии Фридриха Великого» Наполеону уже многое стало казаться возможным.

Такие факты, как полное изгнание английских фабрикатов из Франции, как постоянное давление, испытываемое отдельными державами со стороны Наполеона, который требовал от них таможенной войны против англичан, — все это еще до ноябрьского указа и понималось как система и называлось системой. Победить Англию открытой морской войной пока трудно; нужно прибегнуть к другому, к системе изгнания английской торговли с континента[1].

Такова была основная цель, которую поставил себе Наполеон, с борьбой за достижение которой он связал свою судьбу и судьбы своей Империи.

Меттерних высказал однажды о природе наполеоновского властолюбия очень глубокую мысль: Наполеон, стремясь к владычеству над Европой, имел в виду, понимал это владычество не столько как непосредственное господство, обладание такими-то и такими-то землями, сколько как «центральную супрематию», возможность давать верховное и безапелляционное направление политике всех европейских держав[2]. И континентальная блокада была именно такой генеральной пробой его силы: Швеция и Турция, Пруссия и Австрия, Испания и Россия, Италия и Дания — великие и малые державы должны были одновременно подчиняться его воле[3].

21 ноября 1806 г. в Берлине был подписан Наполеоном декрет о «блокаде британских островов». Всякая торговля и всякие сношения с Англией были воспрещены (в частности, даже письма, адресованные «в Англию или англичанину, или написанные на английском языке», отныне не должны были пересылаться на императорских почтах). Всякий англичанин, который будет найден во владениях Наполеона или его союзников, или в землях, занятых императорскими войсками, объявляется военнопленным. Всякий товар, принадлежащий английскому подданному, конфискуется. Ни одно судно, идущее из Англии или английских колоний, или даже побывавшее там по пути, не допускается ни в один порт под страхом конфискации (как судна, так и груза)[4].