О разорении 1813–1814 гг. останется сказать немногое в соответствующей главе.

По сведениям министерства внутренних дел в Империи существовало (в 1812 г.) 360 более или менее значительных ткацких мастерских, выделывавших полотна, с 45 091 рабочим и с годовым производством в 20 952 389 франков. Что касается кружев, то их выделывали 122 заведения с 53 253 рабочими, и общая сумма производства была равна 16 654 900 франкам[1]. Но если где эти цифры и подсчеты «более или менее значительных» заведений могут играть минимальную роль, то именно в данном случае, и гораздо более правы были те префекты, которые просто отказывались дать какие бы то ни было цифровые показания, потому что сосчитать крестьянок, прядущих лен, ткущих полотна, выделывающих кружева и продающих этот товар, не было никакой возможности. Полотняное и кружевное производство, действительно, всецело в руках кустарей, больше чем какая бы то ни было другая отрасль промышленности.

Как обстояло в этой отрасли дело с получением сырья и со сбытом товара?

1. Разумеется, ничего, подобного кризису, переживавшемуся хлопчатобумажной промышленностью из-за недостатка сырья, здесь быть не могло: льноводство было с незапамятных времен широчайше распространено во Франции, и на севере, и на востоке, и в центре. Но опрометчиво было бы сказать, что Франция для своих полотен вовсе не нуждалась в привозной пряже, а для пряжи вовсе не нуждалась в заграничном льне. Документы заставляют нас внести тут оговорку.

Полотняная промышленность, как и до революции и при революции, продолжает при Наполеоне пользоваться привозимой из-за границы льняной пряжей. И тут, «к несчастью, рабочий труд во Франции дороже вследствие вооружений и большей дороговизны жизни», а потому и пряжа во Франции дороже, чем за границей[2]. Лишь к концу Империи был возбужден вопрос о запретительной пошлине на эту пряжу. Но она была нужна прежде всего самим промышленникам, полотняным фабрикантам, и с этой точки зрения она в их глазах была скорее «сырьем», чем фабрикатом. Вопрос об обложении ее в совете мануфактур не мог поэтому особенно остро ставиться.

Но в общем ввоз из-за границы готовой льняной пряжи при Наполеоне стал сильно уменьшаться сравнительно с дореволюционными и первыми революционными временами (даже если и не вполне верить ничтожной цифре в 44 тысячи килограммов ежегодного импорта, которую дает Монталиве в докладе Наполеону)[3].

Выла нужда и в заграничном льне, и в льняном семени для посева.

Бельгийская и северофранцузская полотняная промышленность, живо и непосредственно заинтересованная в процветании льноводства, нуждалась в семенах русского льна; но путешествие в Ригу и обратно было предприятием отважным, и приходилось, проведав, что в Риге есть эти семена, просить у правительства, чтобы оно дало лиценцию на ввоз этого продукта во Францию. А что он был очень нужен, показывают хлопоты (не увенчавшиеся успехом) со стороны промышленников г. Куртре, чтобы правительство назначило премию за ввоз русского льняного семени в Империю, ибо русский лен был тоньше и лучше местного, и невозможность добыть эти семена приравнивалась к «общественному бедствию»[4]. И тут война с Англией, отрезывая морской путь в Россию, тяжко отразилась на получении нужного французской промышленности сырья.

Бельгийские департаменты (и в частности департамент Шельды), где полотняное производство с давних пор достигло громадного распространения, нашли в Империи обширнейший рынок сбыта, и дальнейшее развитие производства задерживалось единственно недостатком льна, ибо одно и то же поле родило лен лишь один раз в пять-шесть лет[5].

2. Что касается сбыта, то французские полотна и кружева («старых департаментов») имели соперников лишь в бельгийцах. С этим соперничеством французам пришлось уже мириться. Бельгия слишком прочно и давно была присоединена, чтобы можно было агитировать в пользу отделения ее от Франции таможенной стеной. Но зато другие соперники были не опасны.

Высшие сорта полотен, батистовых и муслиновых материй удавались французским и бельгийским мануфактурам, действительно, настолько, что в этой области производства они весьма успешно соперничали во всей Европе с английскими. И власти торжественно благодарили владельцев этих мануфактур именно за то, что даже «честолюбивая Англия не в состоянии представить столь совершенную работу»[6].

Конечно, ручной труд и ручная прялка царили еще безраздельно. Министр внутренних дел подробно доносил императору о результатах стараний механиков, ткачей и т. п. изобрести машину для пряжи льна, за что Наполеон обещал миллион франков вознаграждения[7]. Но старания эти успехом все не увенчивались. По поводу декрета от 7 мая 1810 г. (в котором обещана была эта премия в миллион франков изобретателю машины для пряжи льна) высказывались мнения, что не машинам суждено дать успех французской промышленности в борьбе ее против Англии; что качество французских полотен, производимых ручным трудом, выше качества английских товаров; что англичане завели машины только потому, что у них рабочих рук не хватало, а там, где население большое, машины не так нужны; напротив, машины вредны, так как отнимают заработок у нуждающегося народа, и т. д. К этим размышлениям, характерным для переходной поры, которую переживала французская индустрия, прибавлялись иной раз интересные показания: в 1810 г. в департаментах Морбиане и Côtes-du-Nord, славившихся своим полотняным производством, царит жестокий кризис: товаров масса, а сбыта нет вовсе; и не машины могут тут помочь, а другие средства, прежде всего вывозные премии, которые позволили бы французским товарам победоносно бороться с конкуренцией[8]. Наполеон жаждал изобретения льнопрядильной машины, чтобы получить надежду на «изгнание хлопка» из Европы и на замену его льном, но об этом дальше.

Сбыту мешала не конкуренция, а обеднение внешнего и внутреннего рынка, который должен был себе отказывать в тонких полотнах и кружевах, являвшихся предметами роскоши.

В департаментах Верхней Луары, Вогезов, Северном, во всей Бельгии полотняное производство и выделка кружев отличались колоссальной распространенностью, и все эти места ощущали недостаток в сбыте.

Кружевное производство в департаменте Верхней Луары составляет «единственный ресурс для половины нуждающегося населения департамента». Центр непосредственного сбыта — г. Puy, куда съезжаются коммивояжеры торговых фирм, и сумма ежегодного сбыта кружев равна (в 1811 г.) 2,5 миллионам франков (а до войны была больше «на ¹/₅»). Но сами кружевницы зарабатывают в среднем «20–30 сантимов в день»[9].

Департамент Верхней Луары (особенно район Puy-en-Velay) сбывал до того времени, когда оборвалась морская торговля, массу кружев в колонии, в Северную Америку и т. д. Из-за войны и блокады весь сбыт кружев ограничился лишь северными и западными департаментами Франции, Швейцарией и Италией. И этот упадок сбыта отражался на благосостоянии не только департамента Верхней Луары: кружевницы Верхней Луары пользовались для своей работы готовой пряжей, которая доставлялась из Фландрии и Голландии (особенно из Гаарлема)[10]. И тут отраженный удар падал на Голландию.

Преобладала эта отрасль промышленности и в Вогезах. Вот число рабочих в департаменте Вогезов: а) в начале революции, б) в первый год Консульства и в) в 1810 г.[11]