— Кати, — отрывисто, строго сказал я, — можете вы нам рассказать, как было дело?

Голос мой прозвучал в тишине так резко, так неестественно! И словно в ответ сверху, из мансарды, донесся другой, ужасный голос, ржанье испуганной лошади, тот же протяжный хохот безумного, что и в нашу брачную ночь…

— Ох, — вполголоса ответила Кати, — я мало что знаю, только то, что сама видела — Соня мне ничего не рассказала… — Она говорила быстро и тревожно, эта новая Кати. — Соня…

Кати осеклась: снова раздался хохот сумасшедшего и громче, настойчивее, злобнее загрохотали удары. Наверху что-то треснуло. Наверное, безумный навалился на дверь всем телом.

Неожиданно распахнулась дверь спальни, и доктор, прежде такой смиренный, такой похожий на домашнего духовника, звонко и самоуверенно проговорил с порога:

— А вот это необходимо немедленно прекратить, — он показал наверх. — Или скажите, в какой части дома это будет не так слышно?

Хайн воспользовался моментом:

— Пан доктор — у меня! В самом деле, там лучше всего… Это на первом этаже… надеюсь… впрочем, вы можете сами сначала посмотреть!

Он уже готов был сбежать с лестницы, но доктор остановил его.

Доктор вернулся в спальню, дверь снова закрылась за ним, и снова он стал о чем-то спрашивать Соню. В ответ послышался голосок — несказанно жалобный и тоненький, как гульканье младенца. Доктор опять появился на пороге:

— Пациентка категорически не желает вниз. Она просит перенести ее в ее девичью комнату. Прошу вас, барышня! — обратился он к Кати. — А господа будут любезны подчиниться обстоятельствам и покинут коридор!

Хайн нерешительно постоял над лестницей и стал спускаться — словно в глубины бездны. Не найдя ничего лучшего в такой момент, я медленно двинулся за ним. Позади торопливо хлопали двери — Кати готовила переселение Сони. Внизу, стоя посреди своей гостиной и опираясь на безобразную клюку, нас ждала тетушка. Со смертельной ненавистью смотрела она на нас выпученными глазами, вздыхая:

— Ох, ох!..

Безумный снова завыл. Тетка озабоченно подняла к потолку желтое костлявое лицо. Кожистый мешок на ее шее вытянулся, готовый лопнуть.

— Почему вы его не выпускаете? Он утихнет, как только очутится на свободе. Хуго, поди скажи Филипу, пусть отопрет! Как это глупо, раздражать его еще больше!

— Кирилла не выпустят. Нет, нет и нет! — Хайн решительно качнул головой.

— Тебе хочется слушать его плач? Хочешь, чтоб он был на твоей совести? — Тетка вперила свои глазища в измученное лицо Хайна.

— Сейчас я не могу его выпустить. И вообще никогда больше не смогу выпустить его!

— Я бы не позволила, — не слушая его, хныкала тетка, — я не допустила бы этого, но я узнала об этом, только когда его уже заперли… Как Филип посмел!.. Он и Кати, все эта парочка… Я знаю, мальчишка спрятал ключ в карман. Я ходила наверх, а ключа в замке нет… Я по носу Филипа поняла, что ключ у него, хотя он и отрицал. Надо отнять у него ключ.

Тем временем Хайн сел, опершись локтем на столик, покрытый вязаной скатеркой.

— Ключ пока останется у Филипа, — проговорил он тихим, но твердым голосом.

— Та-ак? — В голосе старухи трепетало насмешливое удивление. — Стало быть, ты меня не слушаешься? Или не знаешь меня? — И пренебрежительным тоном, со зловещим спокойствием, она добавила: — Быть того не может, чтоб ты решился оставить его под замком. Знаешь ведь, это может ему повредить.

— А что, собственно, произошло? — задал Хайн тетке все тот же вопрос, на который до сих пор не получил ответа.

Не вмешиваясь в этот диалог, я стоял в углу, рассеянно перелистывая альбом с фотографиями. Мое внимание привлек групповой снимок: смешные дамы в крошечных, с крылышками, шляпах и с турнюрами пониже спины.

— Я не знаю, Хуго! Я не знаю! — с жестом, выражающим беспомощность, патетически воскликнула тетка. — Мне ничего не сказали! Думаю, просто комедия, не более того. Эти нынешние девицы — ох, нынешние девицы! Слишком уж они чувствительны, Хуго… Им бы следовало быть потверже, повыносливей… Сразу всего пугаются, вот и все. А страдает от этого несчастный, больной человек!

— Кирилл напал на Соню, — проговорил Хайн. — Что он с ней сделал?

— Да что он может, бедняжка, что может он с ней сделать, бог ты мой? — прокаркала тетка с нарочитым, противным смешком.

— Вот этого-то мы и не знаем! — в отчаянии воскликнул Хайн.

В наступившей паузе раздался новый взрыв беснования сумасшедшего.

— Так ты не хочешь сделать, как я прошу? — перешла в наступление тетка. — Стало быть, ты одобряешь поступок этих негодных слуг, Филипа и Кати?

Она перевела дух и возобновила свои монотонные, плаксивые обличения:

— И ты не замечал, что он уже давно встал поперек горла Соне и этому молодому человеку? Неужели не видишь? Боюсь, тут сговор… Ты только посмотри на него — разве он выглядит хоть сколько-нибудь огорченным? Он только и ждет твоего решения, ждет, как сатана, гибели Кирилла! Да, да, Хуго, он такой, я-то его раскусила! А Соня во всем походит на свою покойницу мать. Такая же взбалмошная. Теперь она сама себе госпожа, замужняя женщина, вот и задумала извести свою старую бабушку! Да, да, задумала! Не понимаю за что… Я ей ничего не сделала… Мы с Кириллом — ее жертвы… Она, поди, давно точит на нас зубы! Ее мать тоже меня не любила. Это чувство передалось Соне. Вот зачем нужна вся эта комедия! И ты попался на удочку!

Тут она внезапно повернулась ко мне, пылая яростью, которую до сих пор еще как-то сдерживала:

— А вам это, конечно, по душе, мужлан неотесанный! — Она помахала кулаком у самого моего лица. — Бойтесь, сударь, бойтесь божьего гнева!

Казалось, она лишилась разума, столь неожиданным и необоснованным был этот наглый выпад. Я сумел изобразить снисходительную улыбку.

— Разве это человечно, ввергать в несчастье бедняжку! — уже захлебывалась яростью старуха. — Какое бессердечие! Девчонка легла на кровать, чтоб получше разыграть комедию, а вы еще доктора зовете!

Хайн поднялся медленно и устало. Поискал шляпу, да вспомнил, что оставил ее на заводе. Склонив голову, пошел к двери.

— Куда ты? — чуть ли не льстиво осведомилась тетка, верно, подумала, что он отправился выполнять ее распоряжение.

— Есть еще одно дело, тетя Каролина. Дело печальное, но неизбежное. Не хочу вам лгать. Вы не заслуживаете, чтоб я вас обманывал. Кирилл должен покинуть дом. Нет, не говорите ничего, все будет напрасно. Я решил, тетя!

— Ах, боже, ах, боже! — заломила руки старуха. — Да что вы все, с ума сошли?!

Хайн взялся за ручку двери, но тетка удержала его.

— Слушай! Слушай! — Она вращала глазами, зоб на ее шее ходил вверх и вниз. — Помни, я старая женщина — забыл ты, как я тебя вытащила из беды? Забыл, неблагодарный? Что было бы с тобой без меня? Ты отлично знаешь, что я для тебя значила! Я была твоим прибежищем, твоей опорой! Без меня ты повесился бы где-нибудь на чердаке! У тебя так мало было мужества! И всегда ты был такой. Вспомни! Вспомни, пока не поздно! Я еще могу простить твою дерзость!

— Не могу, — печально ответил Хайн. — Не могу, даже если б хотел. На карту поставлено счастье моего единственного ребенка.

Он открыл дверь, несмотря на сопротивление длинных слабых клешней. У тетки набрякли жилы на лбу, глаза налились кровью. Она завизжала, стала рвать на себе волосы.

— Так помни же!.. Помни, ты!.. Ты, кому я принесла себя в жертву… Если посмеешь сделать это, то уж никогда!.. Слышишь, никогда в этой жизни… не хочу тебя знать!

Хайн, шатаясь, пошел к себе, я выскользнул в коридор следом за ним. Я не мог отказать себе в удовольствии — уходя, с торжеством заглянуть в глаза старухе.

Позже Кати, сидя передо мной в моей комнате и растерянно теребя уголок своего фартучка, рассказала мне следующее:

— Дело было так: Соня очень долго лежала в постели. Говорила: «Кати, как не хочется вставать! Знаешь, Кати, быть может, завтра меня уже тут не будет!» Потом начала говорить о том, как она радуется всему, что ждет ее в Праге. Я хотела уйти, у меня много дела, а она меня не отпускала. «Погоди, Кати, не спеши, времени еще достаточно! Мне так весело, как давно уже не было!»