Объехав вокруг вокзала и проскочив под путепроводом, мы выкатились на совершенно пустынное шоссе. Когда мы проезжали мимо первых редких домишек предместья, шофер замедлил ход и, высунувшись в окошко, показал:

— Вон там завод!

Я успел разглядеть только очертания большого строения, окруженного дощатым забором, расписанным рекламами.

Вверх по крутой улице, к площади, потом через узкий проезд вдоль каких-то домов со средневековыми сводчатыми аркадами, еще площадь, поменьше, с церковкой посередине, маленькой, словно из кубиков. Широкая, ярко освещенная улица с темным изваянием какого-то человека, простиравшего куда-то руку, затем вниз, снова в темноту предместья, и опять в гору — медленно, замедляя ход, по белой заснеженной дороге, окаймленной голыми деревьями.

Когда мы подъезжали к воротам, над входом в виллу зажегся сильный, резкий свет. Показался дом, отодвинутый в темноту сада — огромный, величественный. Какой- то человек спешил к воротам открывать. Это был мальчишка Филип.

В эту минуту внизу, в городе, начали бить башенные часы. Медленно, важно пробили они восемь. Бим-бим-бим-бим… Тишина зимнего вечера донесла до меня эти звуки с удивительной ясностью, я в эту минуту шарил в карманах, чтоб дать шоферу на чай, а Филип вытаскивал из автомобиля мои вещи.

Странное чувство охватило меня сегодня, когда я, обойдя дом, сел к письменному столу, чтобы сосредоточиться на изложении своей истории: ибо в эту минуту в гостиной начали бить часы рококо, они били тоненько, шепотом — как тогда — отбивая тот же час того же дня. Будто далекие бубенцы. Будто колокольчики призрачного прошлого.

Помню, я сказал тогда себе: «Петр Швайцар, это одно из величайших мгновений твоей жизни. Ты вступаешь в дом богача Хайна. Ты явился за наградой, которую честно заслужил. Теперь уже ничто не преграждает тебе пути к счастью, шагай бодро и уверенно!»

Когда я торопливо приближался к входной двери, из нее выскочила какая-то странная толстая фигура, замерла на миг, чем-то пораженная, в замешательстве пританцовывая, как бы на резиновых ногах, блеснула под лампой огромным голым черепом и скрылась в полумраке холла столь же стремительно, как и появилась.

Моя тень впервые распалась на неясные, туманные пятна под мрачным кладбищенским светильником. Где-то наверху хлопнула дверь, рассыпался трелью ликующий смех. Я поднимался по лестнице, глядя вверх, как нетерпеливый влюбленный. Но был-то я всего лишь нетерпеливым завоевателем. Через перила галереи на втором этаже перегнулась Соня. На ней было легкое вечернее платье с глубоким вырезом.

— Хэлло! Петя!

Я не думал, что она так смело подставит мне губы для поцелуя. Я привлек ее к себе, коснулся губами ее губ, лба. Филип стоял с моими вещами, ожидая конца процедуры.

— Папочки еще нет дома, — объявила Соня. — Его задержал на заводе какой-то посетитель. Он очень досадовал, что не мог вас встретить. Только что звонил… Спрашивал, приехали ли вы…

Я улыбался. Молча держал Соню за руку.

— Я тоже не могла поехать на вокзал, — извиняющимся тоном продолжала она. — Посмотрите, в каком я платье! Я бы замерзла в автомобиле. Сейчас наверняка градусов десять мороза, не меньше.

Я хотел было ответить, что это и не принято — девицам встречать своих женихов, но Соня уже тащила меня за собой в конец коридора.

— Вот здесь, Петя, отныне ваше жилье. Это гостевая, только гости редко к нам приезжают. Тут уже чуть ли не полгода никто не жил.

Меня овеяло сухим теплом. Прямо напротив двери находился калорифер центрального отопления. Вплотную к нему стоял деревянный простенький умывальник. Комната была обставлена примерно как в солидной гостинице. Дверцы пустого шкафа стояли полуоткрытые. Видно, только недавно освобождали его ящики и уносили ненужные вещи.

— Это все Кати, — сообщила Соня. — Она только к вечеру раскачалась убирать. Я ужасно злилась. Сказала, если б жених ехал к ней, она бы уж с утра занялась делом! Воды-то в кувшин она хоть налила? Вы, конечно, захотите умыться с дороги?

Я повесил пальто в шкаф и подошел к Соне. Прижавшись лицом к ее лицу, погладил по голове.

— Здесь очень мило, — похвалил я. — Мне нравится такая простая обстановка. Напоминает студенческие годы.

В действительности я не любил напоминаний об этих знаменитых студенческих годах. Нужда не бывает прекрасной, даже когда мы смотрим на нее как на прошлое.

— Нет, здесь отвратительно, — возразила Соня. — Но в этом виновата тетя Каролина. Она не позволяет покупать ничего нового и даже переставлять мебель. Она ужасно консервативная. Мы все ее слушаемся. Но скажите, вы рады, что наконец-то приехали?

— Рад ли я? — изобразил я мягкий упрек.

Мне приятно было играть роль укрощенного, мурлыкающего льва.

Соня вдруг забеспокоилась. Папа явится с минуты на минуту… Ей пора уходить отсюда. Да и мне надо поскорее привести себя в порядок. Директор Кунц и тетя уже ждут в столовой…

Об этом Кунце я довольно много слышал от Сони. Он заведовал чешской школой в Есенице и был единственным другом Хайна. Не проходило дня, чтоб он хотя б на минуту не заглянул на виллу.

Соня убежала, а я запер дверь на ключ и снял пиджак с жилетом: в самом деле, надо было умыться. И вообще как-то принарядиться. По туалету Сони я понял, что встреча предстоит торжественная. Намыливаясь мылом хайновского завода, я вдруг подумал, что в доме, вероятно, нет ванной. Если б она была, вряд ли мне поставили бы этот допотопный умывальник. Так, так — у них тут центральное отопление, а ванной нет… Видно, тоже тетя не позволяет. Почему? Старческий деспотизм. Интересно будет познакомиться с женщиной, взявшей такую неумолимую власть.

Я тщательно оделся: черные брюки, смокинг, пристегнул белоснежный тугой воротничок. Не беспокойтесь, на ужине в честь помолвки я не ударю в грязь лицом. Я был даже настолько предусмотрителен, что привез подарок Соне: изящное колечко с гиацинтом, камнем, соответствующим тому месяцу, когда она родилась.

Я был еще не совсем готов, когда перед воротами засигналил автомобиль: приехал Хайн. Почти одновременно зазвенел смех двух женщин и в мою дверь нетерпеливо забарабанили.

— Милостивый пан уже навел красоту? — Это Соня. — Скорей, сударь, скорей! Я хочу представить вас барышне Кати!

Снизу донесся мужской голос, дробившийся отголосками: Хайн спрашивал, приехал ли я.

— Приехал, приехал! — отозвалась Соня. — Здесь он, наш пленник! Мы его как раз осаждаем!

— Да оставьте его в покое, пусть отдохнет с дороги! — крикнул снизу Хайн.

— Я бы и рада, — шутливо захныкала Соня, — да уж есть больно хочется!

— Правда, дядя, — подтвердил другой девичий голос. — У нее животик уже совсем втянулся!

«Вот как, — сказал я себе, — Кати называет Хайна дядей? Стало быть, отношения в доме куда патриархальнее, чем я думал». Я наспех сунул снятое белье в сак, повесил костюм в шкаф и рывком распахнул дверь.

— А-ах! — девушки замерли в притворном восхищении. Оно относилось к крахмальным манжетам и манишке, к черной бабочке и к тщательно зачесанным волосам.

Кати без смущения, по-дружески протянула мне руку. Смерила меня критическим взглядом. На ней было слишком короткое платье, открывавшее икры ног, и белый фартучек, украшенный на лямке кокетливым бантом. Я шутливо спросил ее, правда ли Соня была мне «верна как собака», что она утверждала в одном из своих писем, и действительно ли Кати добросовестно отговаривала ее от несчастного знакомства со мной, советуя сохранить вечную свободу? Кати смеялась. Ее губы, формой напоминавшие губы сатира, открывали мелкие, ровные зубки, а чубчик над лбом имел почти вызывающий вид. Я понял, что с этой девицей нельзя обращаться как с простой служанкой, что мне придется приноравливаться к обычаям этого дома.

Кати убежала по своим делам, и я на минуту остался наедине с Соней. Тогда я с церемонным видом вынул из кармана коробочку и надел на Сонин пальчик золотое колечко с коричневым камешком. И при этом поцеловал ей руку. Она радостно вскрикнула и подбежала ближе к свету — разглядеть подарок. Покрутив колечко на пальце, она с непритворной радостью кинулась ко мне и обняла.