— А знаете ли вы, — продолжал он еще более торжественно, с подчеркнутой значительностью, — знаете ли вы, что Гитлер фотографировался у бюста Ницше, рассылал его книги с дарственными надписями своим самым лучшим друзьям? Ницше — наш пароль. Его «Так говорил Заратустра» мы положим в каждый солдатский ранец. Мы — сыновья Заратустры, над нами витает его дух.

— И после этого коммунисты смеют называть таких, как вы, сумасшедшими! — воскликнула Ярослава.

Альфред вскочил, охваченный яростью, но тут же снова опустился на диван и заговорил, словно обращаясь к громадной аудитории, с благоговением внимавшей ему.

— Я — сумасшедший? Но тогда кто же вы — немцы? Нормальные, добропорядочные, благопристойные люди? Сентиментальные, экзальтированные слюнтяи? Великомученики с идиотски постными лицами, скрывающими истинные чувства? Если сумасшедший — я, то сумасшедшие и все вы! Галиматья! Деление на нормальных и сумасшедших придумали слюнтяи и всякий левый сброд. Если сумасшествие помогает завоевать мир — я первый назову себя сумасшедшим!

Альфред говорил все это то едва слышно, то взрывался так, что оглушал своих собеседниц. Он явно пытался подражать Гитлеру.

— Если бы не было меня, вы обязаны были бы меня выдумать, — продолжал он с такой настойчивостью, будто Ярослава и Эмма пытались опровергнуть его. — Вам удобно скрывать во мне свои пороки и низменные страсти, алчные устремления и склонность к разврату, убожество и нищету мысли!

— Надеюсь, это не в наш адрес? — игриво прильнула к нему Эмма.

Альфред, не ожидавший, что его перебьют, споткнулся на слове, умолк и посмотрел на Эмму так, будто увидел ее впервые и не может понять, откуда она вдруг появилась.

— У вас я даю волю своему языку, — уже не как оратор, а как собеседник, чуть смущенно проговорил Альфред. — Девочки, вы не судите меня строго: весь день я один на один с самолетом. А с ним не поговоришь. И тем более его не заключишь в объятия — самолет не женщина!

Альфред яростно захохотал, довольный своей шуткой, и обнял Эмму, заголив ей бедра, будто они были только вдвоем.

— Эмме чертовски везет, — засмеялась Ярослава. — Все нежности, предназначенные для жены, достаются ей. Если бы в Германии все были такие, как вы, Альфред! К сожалению, у нас много трусов, которые при одном слове «война» цепляются за подол маминой юбки. А победный гром пушек они готовы променять на жалкие мелодии какого-нибудь Моцарта.

— Прекрасно сказано! — одобрительно посмотрел на Ярославу Альфред. — Но самый поразительный парадокс в том, что я, поклонник кулака и силы, родился — не поверите где.

Ярослава сделала вид, что не очень-то хочет знать его биографию.

— И не пытайтесь, не угадаете! — самодовольно заявил Альфред, заранее предвкушая, какое воздействие произведет на Ярославу его сообщение. — Я, Альфред Зибург, уроженец города Зальцбурга! Это вам ни о чем не говорит?

Ярослава пожала плечами.

— В Зальцбурге родился этот недоносок Моцарт. Наш «Хорст Вессель» дороже миллиона сочинений плюгавого музыкантишки.

«Боже мой! — со страхом подумала Ярослава. — В мирном городе Зальцбурге, городе Моцарта, мог появиться на свет этот современный людоед. Кажется, он больше гитлеровец, чем сам Гитлер».

Между тем Альфред, зарядившись новой порцией вина, начал рассказывать такое, к чему Ярослава прислушалась с жадным интересом.

— Вас ждет прекрасное будущее, истинные дочери Германии. Теперь мы устремимся на восток. Россия — наша цель. Гитлер — это крик петуха на рассвете. Он разбудил Германию. Мы идем за ним стальной лавиной. Я уже предвкушаю счастливый момент, когда самолеты, которые я благословил в полет, сбросят первые бомбы на Москву. Человечество нуждается во временном возврате к варварству. О, мои самолеты способны достичь Москвы! Все разговоры о вторжении в Англию — сущий бред. Только Россия! Немецкий народ отмечен богом. Мы сокрушим большевизм. Мы будем сражаться, как легендарные Нибелунги. Наша судьба грозит стать судьбой всего мира. Горе тем народам, которые не видят красной опасности. По́зднее пробуждение будет ужасным. Мы взорвем все европейские границы! — Он передохнул и вдруг заговорил доверительным шепотом: — А хотите, я расскажу вам о самом любимом увлечении Германа Геринга? Он часто бывает в своей резиденции в Шорфхейде. Там на чердаке у него устроена большая модель электрической железной дороги. На ней есть запасные пути, стрелка, депо, вокзалы, мосты, виадуки, тоннели. Над всем этим протянута проволока, по которой двигаются самолеты. Стоит нажать кнопку — самолеты пикируют на дорогу и сбрасывают бомбы. Сюда допускаются только интимные друзья. Крики восторга раздаются всякий раз, как бомба попадает в летящий на всех парах поезд. Гости лежат на коврах и наслаждаются бомбежкой. Великолепно, не правда ли?

— Поразительно! — Глаза Эммы просияли счастливым блеском. — Как здорово!

— Я бы сочла за великую честь хоть одним глазком взглянуть на эту удивительную забаву, — в чувством, в котором сумела изобразить сожаление о том, что ее мечта несбыточна, вздохнула Ярослава.

— Не страдайте, Софи, — утешил ее Альфред. — Когда-нибудь я покажу вам настоящую бомбежку. Вы еще мало знаете меня, но, когда узнаете… Я был лично знаком со знаменитым американским летчиком Чарльзом Линдбергом. В его честь Геринг давал роскошные банкеты. Линдберг сказал нашему асу генералу Эрнсту Удету: «Германская авиация — сильнейшая в мире, она несокрушима!»

— Однако я читала в газетах, что Линдберг бывал в Советском Союзе, — вставила Ярослава.

— Да! Он провел там всего несколько дней. И пришел к выводу, что Красная Армия безнадежно слаба, бойцы плохо обучены, а командиры никуда не годятся. И что объединяться нужно с Германией, а не против Германии. Отличный парень этот Линдберг! Я имел честь летать в его черно-оранжевом самолете. Он получил Железный крест из рук самого Геринга!

Ярослава вспомнила о письме, подписанном группой известных советских летчиков, которые называли Линдберга прихвостнем и лакеем германских фашистов.

— И все же говорят, что у русских сильная авиация, — подзадорила Альфреда Ярослава. — О них писали как о мастерах беспосадочных перелетов.

— Ха! — взвился Альфред. — Беспосадочные перелеты! Сильная авиация! Да если бы вы могли сопоставить тактико-технические данные тех самолетов, которые я испытываю, с русскими тупорылыми тихоходами, то пришли бы в совершеннейший восторг!

«Ну, кажется, сейчас начнется самое интересное», — обрадовалась Ярослава.

Но радость ее оказалась преждевременной. Альфред вдруг оборвал фразу на полуслове и, уставившись на Ярославу, поводил поднятым вверх указательным пальцем перед ее носом.

— Ни в коем случае! Никаких сопоставлений. Это строго секретно…

— Довольно о делах, — капризно протянула Эмма. — Лучше о любви.

— Но я же еще не все рассказал о себе, — настырно продолжал Альфред. — Я люблю рассказывать о себе. Я тоже готовлюсь к прыжку на Россию. О нет, дело не в самолетах — тут все идет успешно. Я готовлюсь в личном плане. Не поверите: читаю большевистскую газету «Правда», изучаю «Краткий курс истории ВКП(б)», клянусь честью. С одной лишь целью — лучше знать врага. Я имею на этот счет специальное разрешение, так что ты, милочка, — ущипнул он за руку Эмму, — с этими сведениями не торопись в гестапо.

— Альфред… — укоризненно пропела Эмма.

— Знаю, знаю. Все знаю. Гестапо хорошо платит. Однако считай, дорогая, что мои слова — не более чем шутка. Стоит ли омрачать наши отношения, ведь они столь лучезарны. Да еще в момент, когда Германии нужны сила и радость? Слышали новость? — Альфред не очень-то заботился о последовательности в изложении своих мыслей, то и дело перескакивал с одной темы на другую. — Геринг объявил всеобщий поход за сбор металлолома. Металл — фундамент войны. Фюрер лично сдал на склад металлолома свой бронзовый бюст. Особенно замечательно, что бюст был подарен фюреру Герингом ко дню рождения. Кроме того, фюрер объявил, что сдает на переплавку медные ворота своей новой канцелярии. Не правда ли, это великолепно! Вот что значит — ничего для себя, все для фатерланда.