— А вот в этом, дорогой мой камрад, позволь с тобой не согласиться. Договор заключен — и точка. Ты посмотри на фото — кто тут стоит! И никаких сомнений!

— Есть русская пословица: «Твоими бы устами да мед пить», — нахмурился Курт, и все за столом умолкли, приготовившись слушать. — Ты поднял тост за мир. А что сказал Гитлер? Он сказал: «Человечество погибнет при существовании вечного мира». И еще: «Идеи гуманизма и пацифизма действительно, может, будут вполне уместны тогда, когда вышестоящая раса предварительно завоюет весь мир». Ничего себе программка? Фашизм — это война. Вот в этом, безусловно, нет никаких сомнений.

— Верно! Но пакт о ненападении заключен, и, по крайней мере, на этот срок над нами будет мирное небо. Как сегодня. Взгляни, Курт! — И Петя красивым жестом еще шире распахнул окно. Казалось, синее, уже посвежевшее небо заглянуло в комнату. — Человечество потрясающе цепко приспособилось к жизни потому, что доверяется надеждам. Оно адски терпеливо, умеет прощать и забывать. И почему бы нам не потешить себя надеждой?

— Мудрец ты… — медленно, будто нехотя, сказал Максим. Он помолчал, ожидая, что Петя начнет оправдываться и опровергать, но не дождался. — Все могу понять. А вот этого не могу. Фашизм мне с пионерского галстука, с октябрятской звездочки — смертный враг. И вот — убейте меня — не моту себе представить Риббентропа в Кремле. Не могу!

— Это не можете представить не только вы, — понимающе произнес Курт. — Многие годы советские газеты, радио, кино вели непримиримую борьбу с фашизмом. Когда под пятой Гитлера оказались Австрия, Абиссиния, Испания, Чехословакия, вы были на их стороне. А как же теперь?

— Нас должны понять: изменение тактики в интересах стратегии всегда оправданно, — отозвался Петя.

— Мы были и остались антифашистами! — убежденно воскликнул Максим.

— Англичане говорят: «Тому, кто обедает с дьяволом, нужна большая ложка», — горько усмехнулся Курт. — В Москве у меня есть друг, француз. Я звонил ему утром. Он вне себя от ярости: «Россия нас предала. Никто этого не поймет. Они испугались Гитлера. Сталин заключил с ним союз». Я оказал ему: «Не кипятись, надо разобраться. Пока что ясно одно: Сталин не заключал союза с Гитлером. Нужна точность; СССР подписал с Германией договор о ненападении. Разве это одно и то же? Две страны отказались нападать друг на друга. Плохо это или хорошо?» «Не упрощай, — ответил мне друг, — все сложнее, чем тебе хочется это представить. Что сейчас скажут антифашисты? У меня такое состояние, как будто в меня выстрелили». Невеселый был разговор…

— И год невеселый, — как бы продолжил его мысль Максим. — Что за тридцать девятый, что за напасть! Февраль — пал Мадрид. Март — Гитлер заграбастал Прагу. Апрель — Муссолини проглотил Абиссинию. И знаете, — он обратился к Курту, — одного я никак не могу уяснить, хотя и преподаю в школе историю: двадцать лет назад Германия была беременна революцией. Восстание в Киле, восстание в Гамбурге. Баварская советская республика… Немцы — высокоразвитый народ. Они дали миру многих мыслителей и поэтов. Почему же они идут за Гитлером?

— Ого, здесь нужна целая лекция! — как-то по-новому всматриваясь в Максима, сказал Курт. — Но какой из меня лектор? Могу лишь привести факты. То, что видел своими глазами, слышал своими ушами. Не более. Будет ли это интересно и смогу ли я, вас убедить?

— История — это факты, — несколько патетически произнес Максим.

— Верно, — согласился Курт. — Тогда слушайте. Представьте себе немца, обыкновенного немца, или, как принято называть, немецкого обывателя. Он вернулся из окопов мировой войны побежденным, усталым, надломленным. Он поставлен на колени. В прах развеян миф о его непобедимости. Национальное самосознание уязвлено до предела. Немец растерян, подавлен, обескуражен. Желудок его абсолютно пуст. У окошка биржи нескончаемая очередь безработных. Социал-демократы уже не раз обманывали его своей демагогией. Впереди — никакого просвета. Мрак и уныние. И вдруг в этот трагический момент является пророк в облике человека и вещает: я спасу тебя. Я верну Германии былое величие и попранное достоинство. Ты, немец, получишь работу. Твой желудок будет наполнен. Низшие расы станут в поте лица трудиться ради твоего процветания. Тебе же остается самое простое — послушно следовать за фюрером. К чему ломать голову, засорять мозги, думать о политике, мучать себя сомнениями? Шагай за фюрером, выше носок, айн, цвай, драй! Гитлер вещает: «Массе нужен человек в кирасирских сапогах, который говорит: правилен этот путь!» Штурмовые отряды, гестапо опутывают страну своей паутиной. Малейшее сопротивление — свинец заливает глотки непокорных. Человек наедине с лавиной. Построен новый военный завод — немец получает работу. За чечевичную похлебку он готов пожертвовать демократическими свободами. Благо, что их у него уже отобрали и потому жертвовать, собственно, нечем. Немец с полным желудком предпочитает не думать о рычагах мироздания — пусть думает фюрер! Тем более что этому немцу обещан рай на земле. И как первое, так оказать, вещественное доказательство этого рая — автомобиль. Ты, прежде голодный, растерянный и униженный немец, при Гитлере становишься владельцем автомобиля! Всего девятьсот девяносто марок. Трудовой фронт строит автозавод в Брауншвейге. В год полтора миллиона «фольксвагенов». Вноси каждую неделю пять марок и, когда внесешь семьсот пятьдесят, — получишь удостоверение с порядковым номером машины. Своей собственной машины! А между тем вакханалия продолжается. Фюрер бросает немца в новые и новые военные авантюры. Но ему, этому немцу, уже успели вдолбить: «Фюрер всегда прав». Океан социальной демагогии поглощает все живое, мыслящее. Жесточайший террор. Достаточно или продолжать?

— Но пролетариат? Коммунисты? Где же они? — не выдержал Максим.

— Это звучит как упрек и в мой адрес, — горько усмехнулся Курт. — Но куда денешься, факт — это факт. Где коммунисты? Вы это знаете. Загнаны в подполье, за колючую проволоку концлагерей, расстреляны.

— Вы давно в партии? — спросил Максим.

Курт задумался, прежде чем ответить. Потом, пригубив рюмку, решился и заговорил быстро, отрывочно. По всему было видно, что он не любит рассказывать о себе.

— Сложный вопрос, хотя и кажется простым. Видите ли, я учился в Бонне. Был студентом. И получил задание: написать реферат с опровержением теории Маркса. Разумеется, для этого пришлось Маркса прочитать. И случилось чудо: я не опроверг Маркса, а Маркс опроверг меня. И более того, убедил. Я стал антифашистом. Была тяжелая схватка в родительском доме. Я — выходец из состоятельной семьи. Отец требовал, чтобы я пошел в «гитлерюгенд». Я же вступил в компартию.

Курт приостановился, хотел продолжить, но за окном раздался шум мотора и частые автомобильные гудки.

— Тимоша! — ахнула Катя, высунувшись в окно. — Не иначе как Тимоша, кому же еще так озоровать!

Она проворно, как школьница, выскочила за дверь и помчалась к калитке, откуда и впрямь уже шел навстречу ей высокий военный с дьявольски лукавой и по-детски счастливой улыбкой на чеканном, коричневом от стойкого загара лице. Максим через окно увидел, как Катя с разбегу очутилась в широко распахнутых для объятий руках военного и, приникнув к нему, привстала на цыпочки, но так и не смогла дотянуться до его щеки, чтобы поцеловать, пока он сам не нагнулся к ней.

— Брат, — пояснил Петя, хотя и Максим и Курт уже знали, что у Кати есть брат и что он военный. — Закончил академию, отдыхал в Сочи — и вот прикатил.

— Знакомьтесь — это Тимоша! — Радость переполняла Катю, когда она вошла вместе с братом, вынужденным на пороге пригнуть голову, чтобы не задеть за косяк. — Братик мой!

Казалось, странно было слышать уменьшительно-ласковые слова «Тимоша» и «братик» применительно к этому великану с ромбами в петлицах, но лицо его светилось таким добродушием, врожденным, безыскусственным юмором и готовностью рассмешить удачной шуткой, что Максим подумал: «А и впрямь Тимоша, конечно же Тимоша!»