- Вы что же, всегда вдвоем гуляете? - спросил незнакомец.
Гари передернул плечами и после паузы снизошел
до встречного вопроса:
- А почему бы и нет? - И затем продолжил: - Коли возникнет нужда, можно и разделиться.
- Но вы, судя по всему, разделяетесь неохотно. Предпочитаете всё делать вместе. Вы в самом деле оба очень милы. Однако не каждый Третий на такое пойдет.
- Мы можем и разделиться, - повторил Гари.
- Тогда Третьему придется выбирать, - сказал незнакомец.
В глазах Гари появился странный блеск. Он скривил рот, скорчил гримасу и повторил:
- Да уж, придется выбирать. От этого Третьему никуда не деться. Что же, прикажете нам самим себя расхваливать? Или рассказывать о различиях между нами? Каждый из нас так же хорош, как другой.
- Вероятно, - отозвался незнакомец. - Вы одного возраста...
- И одинакового роста, - сказал Гари, - и вообще...
Они - втроем - прошли еще несколько шагов.
- Так кого же из нас вы бы выбрали? - нетерпеливо спросил Гари; во рту у него пересохло.
Они остановились, все трое, в свете уличного фонаря. Гари расплющил сигарету и выкинул ее. Лицо Матье пылало; он смотрел в землю.
- Ты как будто покрепче, - обратился Чужак к Гари. - Наверное, ты и способен на более крутые штуки, чем твой товарищ.
- Может быть, - согласился Гари.
- Но его светлые волосы мне больше по нраву... - сказал Чужак, - как и его сдержанность... хорошее происхождение... Он, вероятно, гимназист или студент...
- Он не больший чистюля, чем я, - хамовато отрезал Гари.
Чужак не нашелся, что на это сказать. Помолчал. И наконец выдавил из себя:
- Нечистюль можно встретить только среди отбросов общества.
- И иногда - среди ангелов, - бросил Гари.
- Простите? - Чужак решил, что ослышался.
- Зачем пользоваться одеколоном, если собственный запах лучше? - пояснил Гари.
Чужак, казалось, совсем запутался в тенетах человеческой речи. Он спросил обиженно и растерянно:
- Что вы имели в виду?
- Вы должны сделать выбор, - сказал Гари. - Брюнет или блондин. Вы предпочитаете блондинов, как мы только что слышали. Но, кроме волос, есть ведь еще и лицо.
А ниже - такая штука, как тело. В нашем случае, правда, - в двух вариантах.
Чужак попытался взять Матье под руку. Но блондин, к его изумлению, эту попытку пресек:
- Нет, благодарю. Нам хватает друг друга.
И снова Чужак, казалось, не понял, что ему говорят.
- Вы хотите быть вместе? Иначе с вами не сговоришься?
- С нами вообще нельзя сговориться, - сказал Гари.
- Как прикажете вас понимать? - спросил Чужак, все еще с изрядным запасом самоуверенности.
- А так, что вы заблуждаетесь... Что вы напрасно потратили время...
- Как это? - переспросил Чужак. - Времени у меня достаточно. От меня ничего не убудет, если мы для начала поболтаем. Должны же мы познакомиться...
- Благодарю, - сказал Гари, - но процедура знакомства у нас уже позади. И давайте на этом закончим.
- Не понимаю... - Чужак все еще пытался удержать их обоих, семенил следом, - Не может же это быть концом? Отказом? - Он схватил Гари за локоть, - Я не позволю, чтобы какой-то матрос увел у меня из-под носа красивого мальчика...
Гари, казалось, вот-вот даст выход накопившейся неистовой ярости. Он остановился, поднял кулак; но, так и не нанеся удара, снова разжал руку, потянулся к шее Матье, выдернул из-под воротника пальто шелковый платок, замахал им перед лицом Чужака и выкрикнул почти в полный голос:
- Платок этот - мой, если хотите знать; платок принадлежит мне!
Дыхание его вырывалось из груди толчками. Чужак отступил на пару шагов - скорее растерянно, чем испуганно. Матье и Гари поспешно удалились. На ближайшем перекрестке Гари попросил, чтобы друг снова повязал ему платок, по всем правилам искусства.
Матье возился с платком долго. Тем временем его ум самопроизвольно работал со множеством незавершенных, разрозненных образов. Матье искал и не мог найти простые обобщающие слова, способы речевого соприкосновения - чтобы прозондировать или, по крайней мере, утихомирить выплескивающуюся из Гари ярость. «Непроясненное чудо речи...» - таков был один из окольных путей, по которому блуждали его мысли. Эту фразу он мысленно повторил себе раз десять или двадцать, но не нашел выхода из тупиковой сентенции. Автоматизм, вообще-то ему не свойственный... Но он не мог поцеловать Гари прямо посреди улицы; а значит, должен был придумать какие-то слова, отыскать внутренние факты, поддающиеся словесному выражению. Не мог он и использовать готовые клише, вроде: «Я люблю тебя, Гари». Или: «Я восхищаюсь тобой». Или: «Мне так грустно, что хочется умереть». Или самое худшее: «Я не знаю, как мне быть дальше». Он хотел - прежде всего - отразить в своем высказывании странность недавнего поведения их обоих. Поэтому он несколько раз тщательно одернул платок, поглядывая на взбаламученное лицо Гари. И наконец сумел из материала своих сумбурных намерений построить вопрос:
- Зачем мы делали это?
- Мы ничего не делали, - ответил Гари как бы против воли, - Это я что-то сделал, и тот другой тоже что-то сделал. Ты же оставался безучастным. Для меня было важно найти подтверждение одной мысли.
- Ну да, теперь припоминаю, - пробормотал Матье. - Ты хотел поставить какой-то опыт с шейным платком...
- Я хотел тебе кое-что доказать. Продемонстрировать очевидное. Если сунуть в рот два пальца и дунуть, получится свист. Это я и хотел тебе доказать. Что ты красив, как ангел, - с твоим прелестным лицом и прелестным брюшным прессом. Это я хотел доказать. Свидетеля хотел я найти: похотливого скупщика человеческого товара, который предпочтет тебя - мне. Как ходовой для этой страны товар ты даже лучше, чем я: вот что я хотел тебе доказать. И доказал.
- Гари, прошу тебя, ты забылся... Кричишь так громко, что каждый может услышать.
Гари замолчал. Дышал он тяжело, натужно.
- Гари, мне хочется тебя успокоить. Показать мою преданность тебе... Хоть я и не понимаю, чем ты так глубоко взволнован. Перебранка с Чужаком уже позади. Может, необдуманное...
- Я не мальчик по вызову! - вырвалось у Гари.
- Может, и среди них есть ангелы, Гари. Мы этого не знаем.
Гари сразу изменил выражение лица и голос. Теперь в нем чувствовалась внутренняя уравновешенность.
- Мы этого не знаем. Нам пока не довелось столкнуться с тем, что среди них есть ангелы. Мы страшно невежественны. Но, может, ты и прав. А если бы ты был прав... если б был прав... - тогда многое прояснилось бы.
- Прояснилось? Что ты имеешь в виду?
- Стало бы понятнее. Я мог бы, к примеру, простить тебе... рассматривать как нечто объяснимое... твое увлечение кем-нибудь из таких мальчиков...
- Но Гари - ты спятил! Как мог бы я докатиться до этого?
- Так, как вообще человек докатывается до чего бы то ни было. Я бы тебе рассказал такое... Позже, может...
- Что тебя мучает?
- Глупая была затея, вся в целом... Выставить тебя на продажу, словно мы на рынке рабов. Но я получил-таки доказательство... необходимое доказательство.
- Чужак просто без ума от светлых волос...
- Чушь! Он, как и все ему подобные, без ума от нижней половины тела. Его взгляд блуждал больше внизу, чем вверху. Он и у меня кое-что обнаружил... без особого труда, как я вынужден с сожалением признать; что, впрочем, ничего не изменило.
- Гари... Что мне на это ответить? Он принял меня за гимназиста из богатой семьи. Я сегодня надел свои лучшие ботинки... и костюм на мне новый... и пальто добротное... Все дело в одежде: ему, наверное, показалось необычным, что я по собственной склонности... а не ради заработка...
Лицо Гари опять потемнело. Казалось, из-за невыразимой мысли или какого-то ощущения. Внезапно сумятица его души прорвалась наружу.
- Я люблю тебя не за твои ботинки. Не за новый костюм и не за пальто. Я не влюблен ни в твою рубашку, ни во что-то еще, надетое на тебя... или, так сказать, приложенное к тебе; не надо мне ни твоих семейных связей, ни денег... ничего, ничего из того, что присовокупил к тебе внешний мир. Я люблю тебя... голого. Твой голый рот, голую промежность, голую грудь, твои глаза, твои волосы, твои внутренности - тебя я люблю...
