Ульяновские сочинения этого времени читать из простого любопытства не рекомендуем никому. Не шедевры — ученические опусы. Тем не менее, Ульянов одним из первых пропагандистов марксизма внутри самой России становится широко известен узкому кругу радикалов. Это вам уже не просто младший братишка, которому герой-мученик вытирал сопли, а без пяти минут Старик! (Будет у Ленина потом и такое прозвище, разделенное, кстати говоря, с Троцким.)

Затем его высылают в Восточную Сибирь — в ту ее часть, которая в наши дни сходит за местную Швейцарию — под гласный надзор полиции на три года. Сегодня этот «кандальный путь» поражает воображение: Ленин не только отправлялся в ссылку как свободный человек, но по выходе из тюрьмы получил разрешение задержаться в Петербурге на небольшой срок, которого, однако же, хватило, чтобы провести несколько совещаний в «Союзе борьбы». Жандармы не препятствовали. Затем не спеша, проездом через Москву он три месяца путешествует в село Шушенское. По дороге встречается с единомышленниками, посещает библиотеки, в Красноярске видится с тамошними политическими ссыльными. Шушенское стало для Ульянова настоящим «домом творчества» — здесь он охотится, рыбачит, заказывает присылку все новых книг, которые приходят скоро и беспрепятственно. Наконец, «доводит до ума» свою первую крупную работу, начатую еще в тюрьме.

Казалось бы, гениальность Ленина должна была полностью выразиться в его многочисленных сочинениях — 55 томах литературного наследия.

В советское время основные ленинские трактаты, важнейшие статьи и даже многие краткие высказывания подлежали обязательному изучению на разных уровнях, начиная со средней школы. В ПСС можно выделить четыре больших теоретических работы: «Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». «Материализм и эмпириокритицизм. Критические заметки об одной реакционной философии», «Империализм как высшая стадия капитализма», «Государство и революция».

Название для первой из них, как выяснилось, придумал Струве еще в ту пору, когда считал себя марксистом и общался со своим будущим врагом. Азы экономики юрист Ульянов осваивал строго по Марксу, точнее, по «Капиталу» и по «Анти-Дюрингу» Энгельса. Почитывал также Каутского, Гильфердинга. Каждый, кто знаком хоть немного с теоретическими основами этой дисциплины, обнаруживает поразительную картину: Ильич совершенно не интересовался трудами современных ему экономистов! Работы Альфреда Маршалла, Уильяма С. Джевонса, Вильфредо Парето, Макса Вебера — словом, абсолютно все, что составляло в то время вершины экономической теории, просквозило мимо нашего универсального гения.

Следуя заветам учителя, он в своем дебютном трактате под псевдонимом Ильин доказывал, как положено нормальному западнику, что капитализм в России развивается постольку, поскольку растут рынки. Ирония истории заключается еще и в том, что после своего выхода в свет в начале XX века этот труд был в целом одобрен научным и политическим сообществом, однако именно его едва ли не демонстративно обходили вниманием комментаторы и менторы всего советского периода. Почему?

Скорее всего, из-за несоответствия между «общим и удельным весом» текста, сильно нагруженного разнообразными статистическими выкладками, и дальнейшей участью его основной посылки. Ведь автор, используя марксову схему постоянного и переменного капитала для выявления баланса и обоснования развития внутреннего рынка, по сути убеждал, что в России, как во всей Европе, неизбежно восторжествуют капиталистические отношения. Идея ясна, выводы вполне корректны и тщательно обоснованы. Но очень скоро история, не в последнюю очередь дальнейшими стараниями самого г-на Ильина, абортировала российский капитализм. Так что уже через два десятка лет по выходе трактата любоваться стройностью его тезисов и оценивать безупречность доказательств было как минимум странно.

Однако в полемике с народниками он сыграл свою роль. И экономисту-самоучке книга, безусловно, прибавила репутации: писателей в России чтили и тогда, и еще девяносто лет спустя. Притом платили хорошо: книга была напечатана в количестве 1200 экземпляров ценою в магазине в 2 рубля 50 копеек.

Надо сказать, что в советские годы полсотни ленинских томов — конечно, тоже пощипанных цензурой, но в «особливо бережном» режиме — служили для самых любознательных уникальным источником информации, которую было трудно или вовсе невозможно получить где-либо еще, не вызывая неотвязных подозрений. Любой читатель, интересующийся реальной историей, мог отыскать в них немало такого, что плохо увязывалось с пропагандистскими догмами. Возьмем в пример первую же таблицу из «Развития капитализма…»: данные о структуре крестьянских хозяйств одного уезда Таврической губернии.

Вникнув в цифры и произведя нехитрые подсчеты, задумаешься поневоле: как изменилась жизнь! И в какую же сторону изменилась она?

При советской власти человек, отчаявшийся ждать продуктовых милостей от родного государства, тужился на шести сотках вырастить картошку с огурцами на прокорм семье. А при царе в 80 процентах таврических хозяйств один только посевной клин, то есть в основном поля пшеницы, большей частью шедшей на продажу, составлял от пятисот до пяти тысяч типовых совковых «фазенд».

Это, подчеркнем еще раз, без площадей, на которых растили всякие прочие «заедки» или держали скот. Малоземельным и бедным был от силы один двор из десятка, а остальные девять, во всяком случае, в той зажиточной губернии, имели в своем распоряжении очень даже приличные земельные наделы. А им все было мало, подавай еще!

Тогда выходит, вот этим «еще» и поборол наш Ильич помещиков с буржуями. А вовсе не ставкой на убогие ноль целых две десятых. Только что же сталось потом с восьмьюдесятью процентами победителей, каким таким нехорошим чудом все завоеванные ими богатства скукожились до размеров одной отдельно взятой дачки со «скворечником»?..

Следующее крупное произведение — «Материализм и эмпириокритицизм». Философский труд, написанный в годы реакции после первой революции, Ленин сначала собирался назвать «Записками рядового марксиста». Стало быть, вполне трезво оценивал свой уровень познаний в данной области. Как определил этот уровень Бердяев: «В философии, в искусстве, в духовной культуре Ленин был очень отсталый и элементарный человек, у него были вкусы и симпатии людей 60-х, 70-х годов прошлого века» [Бердяев, 1990: 96]. Последнее, впрочем, логично: какую еще «золотую эпоху» и брать за образец эпигону, как не время расцвета своего учителя? Другое дело, мог ли вообще этот ученик когда-нибудь превзойти его не в расстрельных приказах, а в философической полемике.