Между тем Лева Бронштейн родился и провел первые годы жизни вовсе не в местечке, а на хуторе в окрестностях Елисаветграда (нынешний Кировоград, областной центр Украины) [Троцкий, 1991]. Его отца по современным меркам можно счесть фермером средней руки, что весьма необычно для еврейской судьбы в России того времени. Евреи-колонисты были феноменом, встречавшимся фактически лишь в Новороссии; селиться и вести хозяйство на тамошних свободных землях им дозволил Николай Первый, когда этот край, еще сравнительно мало освоенный, остро нуждался в стимулах к развитию, в частности, в притоке предприимчивых мигрантов из внутренних областей. Семья Бронштейнов была большой, как у Ульяновых: Лева родился в ней пятым, предпоследним ребенком (правда, выжили, как и у Джугашвили, не все, но большинство). Со временем ее глава зарабатывал все лучше и даже основательно разбогател. Второе поколение среднего класса — очевидная параллель с Лениным, чей родитель собственным трудом и умом вышел из разночинцев в потомственные дворяне, заслужив чин штатского генерала. И политическая карьера Льва Давидовича задалась с первых шагов, так что у него почвы для комплексов неполноценности или Эдипа явно не было. При этом мать Троцкого Анетта Львовна, в девичестве Животовская, в его жизни играла вряд ли меньшую роль, чем бывает в большинстве семейств евреев-ашкенази.

Как и Ульяновы, Бронштейны жили в прилично обустроенном собственном доме, где имелся даже клавесин. При этом сельскую жизнь во всех подробностях Троцкий явно знал куда лучше, чем подавляющее большинство его соратников по партийному руководству, поскольку в детстве и юности непосредственно к ней прикоснулся. Сам он вспоминал о сочувствии, которое испытывал к наемным работникам отца, объясняя этим свою обостренную тягу к социальной справедливости. Трудно сказать, насколько точны «командирские» воспоминания. Ясно, однако, что с пролетариатом в марксовом понимании этого слова ни один из трех будущих вождей не был связан точно так же, как и с потомственной элитой.

Небезынтересно также то, что Анетта Львовна имела тесные семейные связи с Одессой; там Лева учился и воспитывался почти десять лет. Известно высказывание молодого Троцкого: «Одесса похожа на Париж, но только лучше».

Сегодня немногие знают, что Одесса в конце XIX — начале XX века была одним из важнейших городов империи: четвертым по величине после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы. Даже Киев вплоть до последних предвоенных лет существенно уступал ей по численности населения, да и по своему культурному и экономическому значению. А если вспомнить, что это был главный порт на всем Черном море (до чьих берегов Стамбул тогда еще не успел дошагать от своей босфорской теснины), то становится понятно, почему весь следующий век выходцы из этого города составляли самую активную часть российско-советской интеллектуальной и артистической элиты.

Это в поздние советские годы Одессе стали навязывать роль рассадника всяческого еврейства, по сути, местечка гигантских размеров, а при царях, да и еще долгое время спустя она выглядела куда интересней. Город, заложенный в 1794 году, строился по европейским образцам. Основатели — адмирал Осип Дерибас, урожденный неаполитанец, выдающийся военный инженер Франц Деволан из Антверпена, градоначальник герцог де Ришелье, родственник знаменитого кардинала в шестом колене, и другие задумали его не только как крупный центр международной торговли, но и как очаг науки, просвещения и культуры на южных окраинах, только что окончательно присоединенных к Российской империи. Не случайно уже в 1809 году в Одессе открылся первый городской театр, который в следующем веке с энтузиазмом посещал юный Бронштейн, большой любитель оперы; а в середине 1820-х — Ришельевский лицей, будущий Новороссийский университет. Здесь блистали звезды европейской оперы Аделаида Ринальди и Анжелика Каталани, Джузеппе Марини и Аделина Патти. В 1847 году в Одессе дал шесть концертов Ференц Лист. В музыкальной культуре следующего столетия она славится как город, подаривший миру Давида Ойстраха, Эмиля Гилельса, Святослава Рихтера. В Одессе начинали художники Иван Айвазовский и Василий Кандинский; ей посвящены тысячи литературных сюжетов, от Пушкина до Рабиновича (того из них, что стал известен под именем Шолом-Алейхем)…

Итак, жизненный путь будущего политика начался не в привычной евреям тесноте и изоляции, а в атмосфере уникального смешения этносов и культур с отчетливым влиянием заграницы: не только соседних, столь же «местечковых» в ту пору Греции, Румынии и Болгарии, но всего Средиземноморья, а также франко-германского мира. И этот путь тоже вполне укладывается в библейский контекст — в части, где говорится о превращении Савла в Павла. Только в случае Льва Давидовича «смена знаков» жупела правоверной общины на ее духовного наставника свершилась в обратном порядке. Однако он, подобно апостолу Павлу, имел решающие заслуги в строительстве большевистской конгрегации, будучи автором важнейших «посланий». И смерть его оказалась столь же трагична. Впрочем, не станем забегать вперед.

Попытаемся оценить уровень познаний, приобретенных каждым из троицы, и их культурные влечения.

Володя Ульянов с отличием закончил классическую гимназию, где образование имело изначально гуманитарную ориентацию, но давало достаточно широкий круг знаний и по ряду других предметов. Самая ясная картина с иностранными языками: независимо от того, что проходили в гимназии (три основных европейских плюс начала латыни и древнегреческого), он при бабке и матери немках должен был с детства владеть германской речью. Проведя полтора десятка лет за границей, наверняка довел эти навыки до автоматизма; весьма неплохо знал, надо думать, и французский, по-английски же в основном читал прессу. Но, что любопытно, в Полном собрании сочинений нет ни одного оригинала текстов, писавшихся вождем не по-русски, хотя при некоторых даны примечания, что это перевод.

По физике с математикой Володя также имел отличные оценки, хотя бы потому, что отец в них специализировался смолоду, но никакими глубинными озарениями по этой части, кроме «неисчерпаемости атома», Ленин даже в официальной мифологии не отметился. Помимо всего прочего, к сыну большого начальника учителя вряд ли могли сильно придираться, даже если он не нравился кому.

Судя по дальнейшему, Владимир Ульянов хоть и вышел из гимназии с медалью, но особой любознательностью и эрудицией даже в гуманитарных сферах не отличился. Серебряный век русской культуры и Золотой век философии вообще словно бы прошли мимо него. Знаменитое словечко «белибердяевщина», придуманное оппонентом никак не меньшей, чем сам Бердяев, профессиональной мерки — феноменологом Густавом Шпетом, вполне могло бы принадлежать и Ленину, чьи заслуги перед мировой философией не в пример скромней. Ну ладно, провел человек добрую половину взрослой жизни за границей, с родной духовной культурой соприкасался мало. Но он ведь и западной почти не интересовался: жил в Париже, художественной столице мира, а ни театр, ни живопись его не увлекли. Разве что Бетховена слушать любил.

О характере человека говорит не только то, что достоверно известно публике, но и то, чего о нем не смог узнать никто. Так, архитектуру Ленин явно игнорировал: столько лет прожил в Европе, сохранилось множество его писем оттуда — и ни в одном никаких эстетических впечатлений от Франции, Германии и других стран с богатейшей культурной историей. Это тоже показатель.

Если заглянуть, к примеру, в сочинения Пушкина, то на одну библейскую реминисценцию обнаружится десяток из эллинско-римской античности. У Ильича ничего подобного: он и идейную историю того же христианства не поминал никогда! В советское время иногда писали, что у юного Ульянова были проблемы с гимназическим Законом Божьим. И в этом Ленин оказался, по всей очевидности, верным последователем Бакунина, который писал: «Христа надо было бы посадить в тюрьму как лентяя и бродягу»; «Одна лишь социальная революция будет обладать силой закрыть в одно и то же время и все кабаки, и все церкви» [Бердяев, 1990: 56].