1998 год. В мире горячо обсуждают две новости: бомбежку странами НАТО Югославии и роман (не роман даже, а так, мимолетное увлечение) американского президента Билла Клинтона с практиканткой Моникой. Последнему «событию» уделяется гораздо больше внимания.

Сербов мы предали. А что другого ожидали мы от ельцинской камарильи? Один порядочный человек Евгений Примаков выразил свой протест — развернул самолет над Атлантикой (летел в Штаты) и вернулся в Москву. Камарилья сразу сообразила: «не наш человек». Вскоре Примакова сняли.

Да еще несколько десятков честных москвичей, испытывающих чувство позора за свою Родину, протестуют около американского посольства. Я подошел, покрутился в толпе. Стоят люди с плакатами, на одном написано:

«Билл, Югославия не Моника. Кончай!»

Артистка рассказывает: «Идут новогодние елки, я играю зайчика. Как-то выбегаю на сцену, дышу, будто бы запыхалась — глубоко, художественно. Только собралась произнести реплику, встает мальчик из первого ряда:

— Зайчик, не торопись, отдышись…»

1987 год. Перестройка, ускорение… «На́чать, углу́бить…» Спирт на предприятиях называют теперь «ускорителем». Если надо что-то сделать срочно… Начальник вызывает к себе работягу, наливает ему стакан…

Осень. Наташа — студентка, 19 лет. Шмыгает носом, простудилась. Я говорю:

— Ты знаешь пословицу: нет плохой погоды, есть плохая одежда.

— Нет, я знаю другую: в красивом платье никогда не простудишься.

Посмотрели в Доме кино «Комедианты». По роману Грехэма Грина. Ужасные негры — тонтон-макуты — бьют, издеваются, убивают людей…

Вышли с Галей из Дома кино, спустились в метро. Входим в вагон и тут навстречу моей жене вскакивают два негра-студента — чтобы уступить даме место.

Боже, как она заорала! Всполошился весь вагон.

Сгорая от стыда, мы проехали одну остановку и выскочили из вагона. А неграм-то каково! Все пассажиры смотрят на них: что, что такого они сделали? Хорошо, что негры краснеть не умеют…

Звонит молодая певичка: — Я только что выступала в одном концерте с Иосифом Виссарионовичем. Передала через него диск с записями моих песен…

— Я говорю:

— Может быть, не с Иосифом Виссарионовичем, а с Иосифом Давыдовичем (И. Кобзон)…

— Ой, да — с Иосифом Давыдовичем…

— А скажи, Наташа, — спрашиваю. — Кто такой Иосиф Виссарионович, ты знаешь?

— Нет…

А когда-то казалось: уж это-то страшное имя Россия никогда не забудет. 

Лет 12 уже мы не можем принять в Думе «Закон об ограничении продукции сексуального характера». Коммунисты требовали вообще запретить «голое тело» на экране и в печати, мы предлагали пойти цивилизованным путем — так, как это сделано в других странах: продавать такую продукцию только в специально отведенном в городе месте, показывать только по закрытым каналам…

Каждый раз, когда в повестке дня стоял этот закон и я должен был делать доклад, перед Думой выстраивался пикет преимущественно из старушек, держащих в руках плакаты: «Говорухин — вождь сексуальной революции». Старушки закон не читали, а те, кто гнал их к Думе, объясняли ровно наоборот: что закон не запрещающий, а разрешающий. Закон мы все-таки приняли, но Президент Ельцин наложил на него вето — лоббисты этого выгодного бизнеса оказались сильнее.

Недавно мы снова вернулись к этому закону. Председателем Комитета по культуре был в то время Иосиф Кобзон. Надо сказать, Кобзон был совершенно не в теме. Телевизор он не смотрит, то есть совершенно не знает, какая вакханалия творится на голубом экране. А когда ему смотреть? Уходит из дома рано, приходит поздно. Вообще большую часть жизни живет в самолете. И вот однажды Кобзон является домой довольно рано. Поужинал, включил телевизор. И как раз шла откровенная порнуха. Сидит, смотрит, глаза квадратные…

Вошла Неля, жена, встала у него за спиной.

— Так вот ты чем занимаешься?!

Кобзон, не оборачиваясь:

— Неля, не мешай. Я работаю. 

В те времена брак с лицом еврейской национальности стоил больших денег. Олегу Подлесецкому еврейская жена досталась даром — по любви. Танюша, редкой красоты девушка, работала у меня на картине «Робинзон Крузо». Так что мы с Олегом знакомы больше тридцати лет.

Году в 79-м Татьяна вывезла своего мужа, чистого хохла, за границу. По вызову из Израиля через Вену в Берлин.

Поначалу супруги очень бедствовали, были уже на грани отчаяния. Но хохляцкая смекалка Олега, его неунывающий характер и трудолюбие позволили молодой чете встать на ноги, а потом и подняться, и даже разбогатеть. Сейчас они очень состоятельные по западным меркам люди: дом в престижном районе Берлина, «Мерседес», небольшая вилла в Антибе, на Лазурном берегу Франции.

Однажды у Олега разболелась печень, отвели его к врачу, тот выписал рецепт, Олег получил в аптеке лекарство. Читает аннотацию («немецкую мову» он освоил плохо, но по писанному понимает).

Итак, читает: «Противопоказания… — нахмурился, — в некоторых случаях влияет на мужскую потенцию…»

Скомкал бумажку:

— Не буду я рисковать! На хер мне эта печень!

Вообще он иногда выдает такие перлы — сдохнуть можно от смеха.

Сидим с ним как-то в Антибе; только что покатались на яхте наших друзей из Монте-Карло.

— А почему ты яхту не купишь? — спрашиваю.

— А зачем?

— Кататься…

— С кем? С кем я тут буду кататься?

— Почему обязательно с кем-то? Хотя бы и один…

— Один?! Я что, «Старик и море»?.. 

Жанр анекдота расцвел в брежневскую эпоху. Но были они и при Ленине, и при Сталине, и при Хрущеве. Даже при Николае Втором.

«Царь-батюшка! Как же! Эдакого бы батюшку да к эдакой бы матушке! Вот тогда бы перекрестились».

При жизни Ленина ходил такой анекдот:

«В Ленине нет ничего положительного, кроме… реакции Вассермана».

В сталинской России анекдотов было мало. Во-первых, боялись. За анекдот вполне можно было схлопотать «десятку», а если попадется «добрый» следователь, то и расстрел с конфискацией. Во-вторых, ничего о вожде не знали. Знали только, что он скромный и любит свой народ; молились на него. Все анекдоты, которые я помню из своей сознательной юности, начинались так: «Однажды Сталин, Черчилль и Рузвельт…» Сталин всегда оказывался умнее и хитрее своих собеседников.

Масса анекдотов о Хрущеве были связаны с темой кукурузы. Хрущев был «повернут» на кукурузе. Пытался насадить ее от южных районов до самых северных. Между прочим, мэр Москвы Лужков, человек, уверяю вас, весьма сведущий в вопросах сельского хозяйства, уверял меня, что Никита Сергеевич не так уж был неправ. Сам Лужков выращивает кукурузу в два метра ростом с полноценными початками. У нас, в Подмосковье.

Во времена Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачева жанр анекдота расцвел до небывалой художественной высоты. Мы уже вспомнили кой-какие шедевры устного творчества той поры, они точнее, чем любое объяснение, показали, какова была ситуация в стране, каковы были настроения граждан. Умное правительство создало бы институт анекдота. Вот это и был бы настоящий научно-исследовательский институт изучения общественного мнения. Стало бы ясно, что происходит, куда идем, куда придем.

Помню, Горбачев только-только объявил перестройку, а уже появился анекдот:

«— Что будет после перестройки?

— Перестрелка!»

Как в воду глядели.