Через Мартемьянова шли все данные корпусной, наземной и воздушной разведки. Он знал, куда и откуда сняты тот или иной полк, батальон, дивизия, где и на какой час готовится наступление противника, куда переместил он огневые точки.

Наступал вечер, и заместитель начальника разведки, в последний раз выругавшись на то, что быстро проходит день, моментально исчезал, словно проваливался или испарялся. Дежурные и посыльные могли вздохнуть, но ненадолго. Через час он появлялся в своей комнате, и снова начинался круговорот: «Штурманы эскадрильи Якубовского? В двенадцать ноль-ноль ко мне с картами!», «Посыльный, марш в фотоотделение, пусть приготовят еще один экземпляр вчерашних фотосхем для штаба армии», «Дежурный, да куда же вы делись, черт возьми! Свяжитесь с армейской разведкой, сообщите, что сведения о переброске войск противника в полосе действия корпуса будут к завтрашнему дню».

Первый день ареста отразился лишь на ногах старшины. От беготни по аэродрому они сделались ватными, ныли в местах переломов и только каким-то чудом продолжали носить тело.

Лишь во второй половине дня удалось побывать старшине в фотоотделении. Вышло так. Зазвонил один из телефонов. Майор Коробов слушал минут пять, потом положил трубку и обратился к Мартемьянову:

— Сергей Григорьевич, иди-ка сюда.

Они подошли к одной из топографических карт, разложенных на большом столе. Старшина Игнатьев приблизился и стал за их спинами.

— Вот в этих двух квадратах немцы беспокоят хозяйство Якунина. Сообщили, что полчаса тому назад был накрыт штаб. Сам Якунин контужен. А батарея та, дальнобойная, третий день лупит: якунинцы достать ее не могут и не знают, где расположена.

Мартемьянов все понял.

— Будет сделано, товарищ майор. — Схватил телефонную трубку, приказал: — Якубовского мне. Якубовский? Слушай, Петр, Мартемьянов говорит. Пошли пару истребителей в район девять. Зафотографируй квадраты Г-5, Г-6, Г-7. Потом Весенин внимательно посмотрит и отыщет дальнобойную артбатарею. Что? Сам полетишь? Хорошо, действуй. К вечеру чтоб фотосхема была.

Капитан обратился к Игнатьеву:

— Тебе задание: бери машину и быстро катай на аэродром. Там найди командира полка бомбардировщиков и передай этот пакет. Оттуда заедешь на командный пункт истребителей и сообщи им… На разведку пусть не посылают. Потом зайдешь к дежурному основной рации и передашь, чтоб вечером в двадцать ноль-ноль был у командира корпуса. Выполнишь все это — являйся сюда. Понял?

— Так точно, товарищ капитан: передать пакет командиру полка бомбардировщиков; сообщить истребителям, чтоб на разведку не летали; заехать к дежурному по рации, чтоб он в двадцать ноль-ноль был у Хозяина. Затем вернуться к вам.

Капитан, довольно хмыкнув, заметил:

— Будешь так же расторопен до конца войны — с медалью домой вернешься.

Майор Коробов усмехнулся благодушно:

— Да он же у нас, Сергей Григорьевич, арестант. Трое суток пройдет — и опять вместо него дадут какого-нибудь растяпу.

— Да, да. Я и забыл… — И схватив телефонную трубку, Мартемьянов закричал: — Аэродром? Дайте старт! Соедините сейчас же…

Игнатьев съездил на аэродром, на командный пункт полка истребителей и, проезжая мимо фотоотделения, попросил шофера:

— Ты подожди минут десять, я сейчас вернусь.

В фотоотделении ребята готовились к обработке нового фильма. Старшину встретили радушно:

— А вот и заключенный! Да еще по-генеральски — на своей машине.

— Как она, гауптвахта-то?

— Ничего, живем, — ответил Игнатьев. — За посыльного туда-сюда мотаюсь. Перекусить есть что-нибудь? А то за беготней в столовку не успел.

Мигом на столе появились колбаса, хлеб, сало.

Учуяв закуску, щурясь, как кот на солнце, выполз на свет из темной лаборатории Косушков. Вошел и Спасов. Поздоровался, выразительно посмотрел на Косушкова. Тот шмыгнул назад, в лабораторию. Минуты через две выплыл обратно, неся полстакана разведенного спирта.

— На, подкрепись, старшина…

Игнатьев кивнул на дверь комнаты, за которой скрылся начальник отделения.

— Не бойся. Сам распорядился. Тебе можно — для беготни полезно. А у нас задание сейчас. Якубовский полетел фотографировать.

Игнатьев выпил, разжевал луковицу, чтоб не пахло, и, оглядев присевших вокруг ребят, заметил:

— Ну, мне пора. До скорого! — Пожал всем руки и вышел.

Был уже вечер, и старшина Игнатьев рискнул наведаться к подполковнику Тарасову. Надо было узнать, к каким выводам пришли эксперты.

Игнатьев искоса посмотрел на шофера, доверительно спросил:

— Слушай, парень, как тебя зовут?

— Митро.

— Скажи, ты умеешь держать язык за зубами?

— А він у мене завжди за зубами.

— Я серьезно.

— Та хіба ж хто тримав би мене тут, якби я був бовтун… «Бовтун — знахідка для ворога» — скрізь написано.

— Так вот, Митро, давай подвернем вон туда…

— Там смерш…

— Но там есть и цивильные хаты…

— А-а-а! Зрозуміло. Підвернемо.

— В самое село не надо заезжать. На малом газу подъезжай к крайней хате, дальше я пешочком доберусь. Я ненадолго.

— Відома справа: війна. Чого ж там довго затримуватись?!

Машина остановилась, и старшина пошагал вдоль заборов к домику, где жил подполковник Тарасов.

Домик стоял в глубине двора. Старшина прошел по дорожке к крылечку, осторожно постучал. Дверь открыл сам хозяин.

— С ума сошел, — попятился Тарасов.

— Я не к вам, — переступая порог хаты, сказал старшина. — Я на свидание к девушке. Или просто к знакомой. Задерживаться не имею права: война, как сказал мой шофер Митро. Есть ли заключение экспертизы, что сказали криминалисты?

— Капитан Егоров убит не на берегу, а там, где его нашел Кузьмин. На пистолете отпечатки пальцев Кузьмина и самого Егорова. Но они появились уже после его смерти. Стреляли не из этого пистолета, а из другого — немецкого «парабеллума». Жена Егорова, я, кажется, говорил тебе, утверждает, что у ее мужа личных врагов не было. Во всяком случае, капитан Егоров никогда ей не жаловался, беспокойства не проявлял. Далее. Песок на брюках и с пляжика идентичны…

— О сургучном оттиске какое заключение?

— Печать подрезана, снята, потом вновь приварена.

— Значит, надо искать врага от фотоотделения до отправки фотосхем на передовую и в штаб корпуса? — задумчиво не то спросил, не то подтвердил Вознесенский.

— Совершенно верно.

— Ну что ж… Я пойду. Я же арестант, — сказал, подымаясь, старший лейтенант Вознесенский.

— За что?

— Взял на себя чужую оплошность или умышленный акт… Сказал, что вещмешок вытряхивал.

— Для чего?

— Иначе я поступить не мог… Не нужен был шум… Он мог всю картину испортить.

— Понятно, хвалю. А теперь иди…

Старшина повернулся, толкнул дверь и шагнул в темную, пахнущую шалфеем ночь. «Зверь обложен. Это уже не след, а сама берлога», — подумал он.

Через четверть часа он снова прибыл в штаб корпуса, чтобы отбывать оставшиеся дни ареста.

Ближе к полуночи в штаб корпуса старший сержант Шаповал принес фотосхему. Капитан Мартемьянов принял ее, уединился в своем кабинете. А через несколько минут вызвал дежурного и вручил ему пакет:

— Сейчас машина на передовую пойдет. Передай с офицером связи для артдивизиона Якунина.

— Есть.

Вторые сутки ареста пробежали для старшины Игнатьева без происшествий. С утра до вечера бегал, созванивался по телефону и даже помогал капитану Мартемьянову наносить на схему условными значками передислокацию частей противника.

Работать с Мартемьяновым Игнатьеву было приятно. Капитан все делал быстро, аккуратно. Сам аккуратист, старшина ценил это качество и у других. Уж если Мартемьянов рисовал стрелку, то это действительно была стрелка, а не ее подобие; если условное обозначение полка или дивизии — то и безграмотный мог понять, что это такое, а уж сам автор и через десятилетие дал бы каждому знаку объяснение.