— Из Ялты? Пропустите его ко мне!

Влад быстро просмотрел записи в отрывном календаре, нашел фамилию Плугаря и, когда студент постучал, поднялся ему навстречу:

— Здравствуйте, Антон Андреевич! Спасибо, что пришли. Садитесь… Путевку вашу можно посмотреть?

Плугарь, бледный от волнения, неуклюже сел, открыл чемоданчик-дипломат, достал путевку, протянул капитану:

— Это не моя путевка… Мне ее дали… Я не сам взял…

— Так, так… Круиз по Черному морю на теплоходе «Карелия». Первый класс… Триста восемьдесят рублей! Для студента в самый раз! На каком курсе?

— На третий перешел.

— Стипендию получаешь?

— Тройки у меня. Не получаю…

— На что существуешь?

— Родители по сто рублей в месяц присылают.

— Сколько ж ты за путевку заплатил?

— Ничего я не платил. Мне ее так дали.

— Кто же это такой щедрый — почти четыреста рублей выложил, чтобы троечник Антон Плугарь мог по Черному морю прогуляться?

Парень молчал, опустив голову. В глазах его блестели слезы. Он закусил нижнюю губу.

— Ну так кто же тебе дал путевку?

— Не могу я сказать. Слово дал… Комсомольское…

— Ах вон как! Дал честное слово, что будешь покрывать бесчестные поступки? Хорош комсомолец!.. Мужчина дал тебе путевку или женщина? Это-то ты можешь сказать?

Парень опустил голову еще ниже:

— Женщина…

— Как ее зовут, не говори, раз нельзя… — Влад вынул из ящика стола и разложил перед Плугарем несколько женских фотографий. — Покажи молча.

Парень ткнул пальцем в фотографию Нонки. Остальные Влад убрал.

— Вот видишь, мы и сами знаем, кто дал тебе путевку. У нас даже фотографии есть. Она что — просто подошла к тебе, сунула путевку и ушла? Ничего не говорила?

— Говорила. Подошла, когда я из общежития на улицу вышел. Спросила, знаю ли я Васю Греку. Нет, говорю, у нас в общежитии такого. Она спросила, почему сейчас так мало студентов? Обычно, мол, толпы целые. Я сказал, что все в стройотрядах или на консервных заводах работают. Почему я не работаю, спрашивает. Говорю — врачи запретили, я менингитом болел. Что же ты, спрашивает, будешь делать в свободные дни? К родителям, говорю, в Оргеев поеду. А по Черному морю, говорит, хочешь прокатиться — от Одессы до Батуми и обратно? Денег, говорю, у меня нет на такие прогулки. А она — бесплатно, говорит, поедешь. И объяснила, что есть у нее дружок, а жена у него очень ревнючая. Так он купил путевку на этот круиз, а сам ехать никуда не собирается, у нее эти дни поживет. А ты, говорит, поезжай по этой путевке, только пусть тебе непременно отметку сделают, что ездил. Сказала, что восемнадцатого числа я должен сесть на дневной одесский поезд, в третий вагон от конца. Там, мол, она мне путевку отдаст. Десять рублей дала на дорогу. Я так и сделал. Когда поезд тронулся, она мне передала путевку. Вот и все… Да, когда я вернусь, должен в общежитии ждать. Придет человек, скажет, что он от Жанны, и я должен отдать ему отмеченную путевку…

— От Жанны, говоришь? Точно — от Жанны?

— Точно.

— Вот видишь, она чужую семью разрушает, а ты покрываешь. Хорошо это?

Парень не ответил.

— Ну вот что: провожу я тебя сейчас в пустую комнату. Ты сядешь и напишешь, что мне рассказал. И что еще вспомнишь. Ясно?

Влад провел Плугаря в комнату номер шестнадцать, предназначенную для таких случаев, дал ему стопку бумаги, шариковую ручку, вернулся к себе, сел за стол и стал размышлять. «Почему она выбрала именно этого телка? Да потому, наверное, что он и есть телок, размазня. Решительных шагов не предпримет, в милицию не обратится…»

Позвонил Чекир, позвал к себе. Влад сказал милиционеру, чтоб сидел у двери шестнадцатой комнаты, чтобы Плугарь, когда кончит писать, подождал в коридоре, и пошел к начальству. Чекир протянул ему лист бумаги:

— Ознакомься.

Это была докладная старшины дорожно-патрульной службы ГАИ Хасанбекова, датированная 21 августа, вчерашним числом. Старшина сообщил своему начальству, что получил фотографию женщины, которую надо задержать, в случае обнаружения ее в автомашине или автобусе, следующих из города. Его пост был вчера на развилке Оргеевского шоссе. А 16 августа он дежурил на улице Гагарина, напротив вокзала. Гражданка, изображенная на снимке, врученном ему сегодня, 21 августа, перебегала 16-го через улицу в неположенном месте и создала аварийную обстановку. Старшина засвистел, но она не остановилась. Тогда он догнал ее, задержал и потребовал документы. Она просила ее отпустить, говорила, что очень торопится и обещала встретиться с ним после его дежурства. Старшина предложил ей пройти в отделение. Тогда она предъявила паспорт на имя Вишневецкой Жанны Леопольдовны, 1957 года рождения, уроженки Воронежа. Паспорт прописан в Воронеже, улица 9 января, дом 42, квартира 35. Хасанбеков взял с нее штраф в размере 10 рублей и выдал квитанцию по всей форме. Квитанцию она на его глазах разорвала в клочки и бросила в урну. Потом села в троллейбус № 8 и уехала в сторону Ботаники. Второй экземпляр квитанции старшина приложил к докладной. Паспорт Вишневецкой никаких сомнений у него не вызывал. Серия и номер паспорта указаны на втором экземпляре квитанции.

— Надо запросить, — сказал Влад, дочитав.

— Воронеж уже запросили телетайпом. И фотографию фототелеграфом выслали. Ждем ответа… Видишь, как нам с подопечными потрафило — один на крысу похож, другая на ангела небесного. Запоминаются легко… К Серегину идти не раздумал?

— Никак нет, Георгий Фомич. Я понимаю, конечно, что обнаружить у него деньги или Долю шансов почти нет. Но во-первых, «почти» остается, а во-вторых, полезно пообщаться с ними поближе. Эта самая Нонна-Жанна наверняка будет…

— Ну поскольку ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал — поступай, как знаешь. Докладную Хасанбекова возьми. Приобщи к делу…

— Волков не сообщил — не нашли его ребята потерю?

— Нет. Я заходил к нему минут десять назад…

Николай Серегин проснулся от горячих, требовательных прикосновений. Чудеса! Ложился спать один, а Жанна вот она — рядом!

— Ты откуда взялась? — спросил он, но Жанна закрыла ему рот нетерпеливым поцелуем.

Потом лежали в рассветных сумерках и курили. Николай взял с тумбочки часы, посмотрел — полшестого.

— Как же ты от своего любовничка выбралась?

— Как всегда. Дала ему на ночь стакан коньяка с добавкой, он и заснул, как лапочка. Проснется теперь не раньше десяти. Я ему записку оставила, что ухожу на круглосуточное дежурство в больницу… Со своим фраером когда встречаешься?

— В два.

— А он не мусор? Ты проверял?

— Мусорам сейчас не до нас. Институтскую кассу ищут. Троих уже взяли. Месяц будут раскручивать, не меньше. А мы завтра утром башли заберем, разделим, как договорились. Потом ты с Долей переспишь, возьмем и его куш. Самого можно в камыш опустить, чтоб не болтанул чего лишнего. Только не дома. Твоя хозяйка с хода тебя сыскарям обрисует. Позови его в лес прогуляться — там и оставишь… Ксивы для нас с тобой я уже сделал — лучше настоящих.

— Инженера непременно в камыш. Решено. Хотя мне его немного жалко… Вот как бы сыскарей на него навести, на покойничка?

— Проще простого? Шмотки-то его у меня. Краник, что он на аппарате менял, тоже у меня. А за краник он голыми руками брался, пальчики на нем оставил. Ночью пойду и в бурьяне его потеряю. Так потеряю, чтобы мусорам легко найти было. Ясно?

— Ты у меня голова!.. За сколько этому колымскому фраеру дом уступаешь?

— Чтобы по-быстрому — штук за десять.

— А не мало?

— Да мы все заберем, что у него с собой будет. Не сумеешь?

— А много у него может быть?

— Шесть лет на Колыме вкалывал, в «Золоторазведке». А там, знаешь, как платят? А тратить негде… Вот черт! Я ведь ему велел в понедельник гроши принести! Надо же так фраернуться!..

— Ничего страшного, — рассудительно сказала Жанна. — Самолет у нас завтра во сколько?

— В девять вечера с минутами.

— Ну так мы все успеем. Вот смотри. Рюкзак с деньгами заберем сюда с утра, часиков в восемь. Здесь поделим. Потом мы с инженеришкой в лес поедем. Там я его быстренько приголублю. Так что назначай своему бобру на час. Я успею к тебе приехать, и к вечеру все будет о’кей!