Одна такая смачная деваха даже приезжала ко мне тогда время от времени — как говорила, «для души». Этой «души», которой у меня было с лихвой, как раз и не хватало ее «кошелькам». «Сидишь и ждешь, бля, то ли у него сегодня встанет, то ли нет», — сетовала мне она. Но в остальном у нее не было проблем — верней проблема была в ее собственном пороке, что есть опять же дело вольное и личное.

Сейчас живой товар, в дождь и мороз несущий свою каторжную вахту на московских тротуарах — это как правило провинциалки, у которых дома малое дите и никаких при этом средств к существованию. Можно, конечно, для очистки личной совести и швырнуть в них камень осуждения. Во-первых, нечего рожать в зоне рискового существования — которая в нашей провинции сейчас почти везде. А во-вторых — ведь сами же, пусть сдуру даже, сиганули на проклятую панель!

Но это все равно что осудить попавшего в капкан зверька за то, что он туда полез. Сам Бог дал женщинам инстинкт рожать — даже в самые тяжкие годины. Сегодня ж полно мест в стране, где люди получают по тысяче, 500 рублей в месяц — и этим вызывают еще зависть тех, которые не получают и того. Живут не только ниже всякого прожиточного минимума — на грани, а то и за гранью полного отчаяния.

У юной матери погиб муж — или оказался негодяем; родители без работы и без денег; одной бабушкиной пенсии на все рты не хватает. Вот и созрела почва, на которой тут же возникает своя черная Юлька со своим капканом на спятившую с горя душу. Створка захлопнулась — и этот обращенный вспять колбасный поезд с очередной невольницей в Москву ушел.

И общество тут как-то все же, думаю, должно дать себе отчет: приемлет оно этот рабский сникерс и порядок или нет. Если да — то да, только сама раба во всем и виновата. А рабовладелица, черная Юлька — уважаемый член общества. Если же нет — бороться надлежит не против тех рабынь, а против самого вцепившегося в свои сверхприбыли невольничьего рынка. У нас же сейчас, с одной стороны, статьи УК 240 и 241 по вовлечению в проституцию и содержанию притонов еще формально не отменены. Но с другой, судебных процессов по ним нет практически — а живой товар в газетах рекламируется так же открыто, как автопокрышки и щебенка.

Но эпидемия рабского ящура отнюдь не замыкается на самих узницах, попавших на панельную галеру. Мужик, который за них платит, покупает не какой-то абстракт — а живую, хоть и отутюженную зверски душу. И коль готов переступить через нее — так же легко переступит следом и через свою жену, детей, продаст за шкурную бумажку родину и по кусочкам — свою мать.

И наконец по поводу Чечни, считавшейся у нас каким-то исключительным очагом работорговли. Просто в Чечне с ней начали войну, стали хоть как-то выручать попавших в рабство, хоть вести им счет. Ну а в Москве никто такой счет не ведет, с работорговлей не воюет — вот ее и нет. И тот на редкость благородный мент, избавивший Наташку от уже почти открытого у нас Дахау — зондеркоманду все же из каких-то перевесивших все его благородство побуждений отпустил.

Я в конце нашей с ней нечаянной заутрени поднял верную у нас от всех печалей стопку:

— Ну, за твой день рождения!

— Ты чего, у меня не сегодня.

— Ошибаешься, сегодня! Даже целых два!

И дальше ей сказал, что первый — это что ее не замочили просто. У нас нераскрываемых убийств при схожих обстоятельствах сегодня пруд пруди. А за второй свой день рождения скажи спасибо тем пяти уродам и своей сеструхе Юльке, которая слегка перебрала, на твое счастье, с первой дозой устрашения. А обошлась бы для начала чуть полегче — следом уже прошли б легко и пять, и двадцать пять уродов. И спаса от погибели на той панели уже не было б — как и заработка там тоже никакого нет. Даже не потому, что львиную часть денег отбирает сутенерша, оставляя девкам пшик. И тот пшик там уже не нужен — как негру на плантации та побрякушка, за которую он угодил туда. Да, когда матери идут на это ради своих сосунков — какой-то хоть смысл в этой крестной жертве есть. А все остальное — чистое, в пользу поганых «мамок» исключительно, самоубийство.

Наташка прожила у меня еще пару дней. По собственной охоте в благодарность за приют вычистила мне всю квартиру, отдраила давно немытую плиту — даже слегка, кажется, в меня и втюрилась. Но чутко уловив, что я не собираюсь звать ее остаться навсегда, сразу же, как только малость оклемалась, засобиралась восвояси.

Я ее отвез на Киевский вокзал, посадил там в брянский автобус — билет на поезд нельзя было взять без паспорта, который так и остался у черной Юльки. Похоже, она в самом деле не терпела проявлять при ком-то слез — и когда до старта ее автобуса оставалось еще с четверть часа, вдруг заявила мне свое любимое: «Уйди отсюда!» — оттолкнулась от меня и поспешила, отвернув лицо, на свое место.

А с этой черной Юлькой я еще общался тоже. Наташка позвонила ей от меня на другой день после ее подставы, та стала ее убеждать вернуться, но Наташка лишь хотела получить назад свой паспорт. Только повесила трубку — сама Юлька звонит мне: «Ну ты, козел, я тебя раком поставлю, у тебя девушка вся в синяках, ты мне ответишь, если ее не пришлешь!» Я ей ответил в той же лексике — но ее это смутило мало. Она потом звонила и еще — все с теми же угрозами. Ибо по всем рабовладельческим понятиям именно я совершил самый тяжкий, вплоть до смертной кары, грех: помог сбежать невольнице, украл чужую, не принадлежащую мне вещь!..

Но в чем же, стало быть, тогда это лекарство против рабства? Ответ прост. Наташку, слабую девчонку, кинутую на разделку мясорубам в чужом городе, отделали до полусмерти — но она, проявив характер, не сдалась, и сама судьба ее спасла. А две тысячи брянских трудяг убоялись пары ворюг, из которых голыми руками могли б вынуть душу. Их в результате поимели в хвост и в гриву — и поимеют обязательно еще. Отсюда вся мораль ясна — как и рецепт от самого тяжелого сегодня для страны недуга. И никаких других лекарств от него нет.

— Именем Российской Федерации! Хорошевский суд города Москвы рассмотрел дело Ларисы Саакянц, украинки, 1970 года рождения, обвиняемой по статье 152 УК — торговля несовершеннолетними…

Голос судьи Владимира Кулькова звучал с той окончательной суровостью, с какой над бедным человеком совершается его судьба. Три дня до этого шло драматическое разбирательство в полном людей зале, и еще три часа потом в судейской комнате выписывался трудный приговор. И случай вовсе небывалый — чтобы прокурор, не хлипкого десятка женщина, давно привычная к своей суровой роли, проговорилась в перерыве:

— Мне надо обвиняемой вопросы задавать — а я не могу, в горле ком, боюсь расплакаться…

Поразительно держалась сама торговка несовершеннолетним — своим месячным сыном Романом — Лариса Саакянц. Всего однажды разрыдалась — а остальное время, запертая в клетку, билась против всех с каким-то чуть не вызывающим спокойствием. В зале сидел ее не взятый под арест подельник — муж Олег, и за весь процесс она с ним даже не обменялась взглядом!

Фабула дела, получившего известность из-за участия в нем телеведущего программы «Времечко» Бориса Соболева и вышедших в эфир сюжетов, такова. Лариса дала в газете «Мегаполис-экспресс» объявление, что предлагает на усыновление ребенка, которого еще только ждала. Об этом узнал Соболев — и с целью снять животрепещущий сюжет предложил Ларисе за малыша 23 тысячи долларов.

Припряг в роли своей мнимой жены одну юную сотрудницу милиции — и через месяц после появления на свет ребенка встретился с четой Саакянц у 67-й больницы, где крохе долечивали послеродовые осложнения. Лариса с той сотрудницей взяли ребенка у врачей и принесли его в машину, где ждали Соболев с Олегом. Соболев велел Ларисе и Олегу, якобы во избежание претензий в будущем, написать расписки, что ребенок продан за указанную сумму, и зачитать их на видеокамеру. А его мнимая жена тем временем вовсю разыгрывала счастье обретения давно желанного младенца, которого, по ее сказке, не могла родить сама.