Услышав победные вести, солдаты принялись о чем-то между собой перешептываться.

— Господин фельдфебель, разрешите обратиться? — робко произнес рядовой Игнат, обратившись к Ивану. Не дождавшись утвердительного ответа, он продолжил:

— Неужели конец этой бойне наступит всей?

Иван, будучи опытным воином, знал, что смерть Калиновского, конечно же, положит конец бунтующей Польше, но, скорее всего, в Северо-Западном крае еще долгое время будет неспокойно.

Будучи совсем молодым и не прослужив в армии еще и года, рекрут Игнат надеялся, что для него это будет первая и последняя война и Александр II не втянется в военные авантюры, подражая своему отцу.

Бывалый Иван в ответ просто кивнул головой. Закинув ружье на плечо, он отправился пешком к деревне, расстегнув тяжелый и изрядно испачканный в грязи мундир. Тем временем солдаты с молчаливого позволения командования занялись организацией будущего пира.

Подойдя к Марыськиной хате и распахнув сломанную калитку, Иван три раза стукнул кулаком по ветхой деревянной двери. Отворив, Марыська впустила в дом солдата.

Иван наклонился к ней и поцеловал в смуглую щеку. Она же обеими руками обняла его за шею и что-то нежно прошептала. Словно кошка, она головой коснулась его грубой щетины и закрыла глаза. Он же гладил ее по длинным и слегка вьющимся черным как смоль волосам.

— Ты где был так долго? — спросила она томным голосом и, откинув голову назад, посмотрела на заправленную кровать.

— Да со своими был, делами ратными был занят… — Он взял Марыську на руки и, сделав несколько шагов, положил на перину.

— Мой ты солдат императорской гвардии… — сладострастно произнесла девушка и, как только грубые руки мужчины прикоснулись к ее юному телу, блаженно застонала. Иван же, взбудораженный ее речами, принялся грубо снимать с нее простые крестьянские одеяния. Вскоре их обнаженные тела переплелись в любовном танце, и, забыв про польское восстание, вешателя Муравьева и восторженные речи царя Александра II, они предались втайне своим грешным утехам.

Дед Зянон же, заприметив русского солдата, вошедшего в дом к Марыське, сидел у окна и прислушивался к странным звукам, доносившимся из покосившейся хаты, производившей впечатление оставленного жилья. Затаив злобу на Марыську, он намерился доложить о неподобающем поведении Ивана подпоручику. К тому же дед один из немногих знал о том, кто такая Марыся и что можно сказать командованию, чтобы Ивана подвергли наказанию.

После отменного блуда с русским солдатом, кареокая Марыська лежала у него на плече и ладонью гладила могучую грудь.

— А у тебя есть там… — она задумалась и продолжила: — Там, откуда ты пришел, у тебя есть любимая?

Иван зажмурился, вспоминая родную саратовскую землю и дочь богатого помещика Глашу, о которой, будучи юношей, он мечтал и которая была для него такой же недосягаемой, как Париж, Константинополь и другие диковинные и неведомые ему города. Он мечтал, что когда-нибудь выучится грамоте и напишет Глаше большое и красивое письмо. Но после рекрутского набора и зноя крымской службы все светлые мечтания смешались в одну кашу с кровавыми буднями и вечным страхом быть либо убитым, либо остаться изуродованным на всю оставшуюся жизнь.

— Там у меня уже, наверное, никого нет… — после минуты томных раздумий произнес Иван.

— Это ты, значит, со мною первою вот так вот делаешь? — спросила она, рассматривая тусклую икону. Сердечко ее при каждом взгляде на лик святого начинало колотиться все быстрее и быстрее. В такие мгновения успокаивало ее лишь уверенное дыхание Ивана.

Фельдфебель, услышав подобный вопрос, нахмурился и ничего не ответил. Он повернулся головой к окну. В лучах солнца лицо его казалось помятым, усталым и каким-то беззащитным.

Где-то вдали доносились радостные крики, а солдаты начали запев строевой песни.

— У вас сегодня праздник, что ли, какой-то? — Марыська решила перевести разговор в другое русло.

— Калиновского словили… — произнес он, сомкнув глаза. Марыська, услышав запретную фамилию руководителя польского восстания, побледнела. Решивший вздремнуть, Иван не заметил этого внезапного изменения в настроении своей случайной возлюбленной.

— Кого?.. — подавленным голосом произнесла Марыська. — Кого словили?

— «Яську, гаспадара з-пад Вiльнi», черт бы его побрал, — язвительно произнес Иван и зевнул.

По щеке Марыси покатилась слеза. Она представила его, своего Кастуся. Невысокого, всегда с серьезным взором, боевого бровастого мальчишку, одержимого идеями о спасении всего мира. Как же это он один смог бы противостоять всем эти могучим Иванам с их лейб-гвардиями, мортирами и нарезными ружьями? Где же он сейчас? Вероятно, в темнице в городе Вильно, а генерал-губернатор Муравьев жрет водку в окружении высшего имперского командования и кривой подписью приговаривает героев к смерти.

«Вешатели», — произнесла она шепотом. Едва сдерживая себя от накатывающих, словно штормовые волны, всхлипов плача, она представила своего Кастуся — помрачневшего, но отнюдь не сломленного. До этого момента она думала, что ее Костя уже умер или прячется где-нибудь в Европе, вдали от этого самоуправного царизма.

«Я ведь тоже почти Калиновская», — произнесла она про себя и отвернулась от Ивана. Тот уже уснул.

«Где-то за печкой лежит топор», — подумала она, не осознавая, что хочет совершить убийство. Но сию же секунду в дверь постучали. Иван вскочил, Марыська жестом ему указала на печь, за которую следовало спрятаться. Накинув на себя платье, Марыська подошла ко входу и, отворив дверь, удивилась. Это был всего лишь почтальон. Он протянул пожелтевший бумажный сверток, попрощался и пошел куда-то дальше с висевшей через плечо толстой кожаной сумкой. «Из Вильно, — прошептала Марыська. — Неужели?..» Забыв про Ивана, она развернула письмо и, прочитав первые четыре строчки стихотворения, разрыдалась.

Иван не умел читать. Он встал перед Марыськой и, подождав, пока утихнет первая волна нахлынувшей на нее истерики, спросил:

— Что там такое, Марыся?

В это же самое мгновение в хату вломился отряд из пяти русских солдат и подпоручика Шмидта.

Ехидным голосом с прусским акцентом офицер произнес:

— Фельдфебель Иван Гуденов, вы подозреваетесь в пособничестве польским разбойным бандам! — после этой фразы один из солдат ударил Ивана прикладом между лопаток, сбив его с ног. Марыська закричала и отпрыгнула в сторону.

— Шо с ней делать-то? — крикнул один из ворвавшихся солдат, въевшись глазами в ее красивое тело.

— Отбой, пускай остается здесь, — приказал офицер. И, взяв под руки Ивана, они покинули дом. Возжелавший тело Марыськи солдат перед тем, как выйти, обернулся и обнажил гнилые черные зубы в злобной улыбке. Марыське сейчас показалось, что он один только знает о том, что их всех ожидает.

«Она невеста Калиновского…» — слышалось с улицы. Закрывая дверь, перепуганная Марыся заметила гневный взгляд деда Зянона. А где-то там вдалеке, в густом березняке, солдаты стреляли в воздух из ружей, что-то кричали, а местные жители спешно запирали свои хаты и прятали детей. Вскоре на улице не осталось никого, кроме солдат расползшегося по всему поселению гарнизона.

Подождав, пока стемнеет, Марыся закуталась в темные одеяния и, открыв дверь, направилась куда-то, петляя между хаток с едва мерцающим в них светом. Возле порога соседнего дома она увидела валяющегося в грязи пьяного гренадера. Тот что-то нечленораздельное бормотал себе под нос. Словно призраки, мимо нее, хлюпая сапогами, прошли, в обнимку двое солдат. Вероятно, в поисках потерянного соратника.

Добравшись до православной церкви, она отворила тяжелые двери и зашла внутрь прохладного помещения. Опершись на алтарь, стоял пьяный батюшка Филарет и держал в одной руке бутыль с брагой.

— Чего надо, дочь? — спросил он.

— Исповедаться хочу. Иначе беда мне будет… — покорно сказала Марыська и подошла к батюшке. Хлебнув браги, тот взял ее за руку и приготовился слушать, томно вздохнув.