— Не вижу поводов для веселья, юноша! — после этих слов девушка села обратно за стол и, сделав вид, что никого, кроме членов комиссии, здесь нет, произнесла:

— Что будем делать с этим говном?

Лысый, явно симпатизируя молодой участнице закрытых процессов, высказался первым:

— Наша комиссия создана не просто так. Достойных авторов великих произведений мы награждаем почетным расстрелом в подвале. Ну а это — это просто оскорбление нашего великого гражданского общества, нашей великой свободной мысли…

Лысого прервал своей речью ведущий протокол секретарь комиссии:

— В общем, я записываю, что Иванова Сергея Степановича мы лишаем гражданства, а также права проживания в государстве. — Сделав несколько простых записей и поставив точку в протоколе, все четверо услышали плачевный всхлип прикованного молодого человека.

— Это ж какую наглость надо иметь, чтобы нести на рассмотрение комиссии такое… — возмущенно произнесла пожилая женщина. Она встала и, накинув на себя черное кожаное пальто, скрывающее ее грузную фигуру, задвинула свой стул под стол.

— Времена такие нынче пошли, сами понимаете. Да и приговорили мы многих по заслугам. А это… — девушка кивнула на плачущего юношу, — это вообще вырожденцы.

Вскоре все четыре человека покинули заседание комиссии. Вместо них зашел крепко сложенный солдат и, с презрением посмотрев на Иванова, освободил его от наручников. Иванов же неожиданно вскочил и, сжав руки в кулаки, принялся выть, словно обиженный старшими детсадовец. Солдат молча ударил его прикладом винтовки в грудь. Иванов с грохотом упал, оставляя на полу блеклые капли крови.

— Веревку и мыло. Ну, или лезвие… Короче, заберешь на КПП. Там осведомлены. — Напоследок солдат пнул берцем в бок опального поэта. Прежде чем уйти из помещения, солдат посмотрел на портрет Патриарха и перекрестился. — Только в лес далеко не иди, впадлу тебя тащить потом оттуда, мудак…

Солдат захлопнул дверь. Иванов продолжал лежать, наверное, так до конца и не осознав своей позорной участи.

Кирилл делал записи в своем дневнике каждый день, как приехал в этот сибирский город вместе со своей возлюбленной. Было утро. Возлюбленная уже два часа как работала на заводе, а Кирилл продолжал писать.

Поставив последнее многоточие, он захлопнул тетрадку и закурил. Стряхивая пепел в жестяную банку из-под кофе, Кирилл рассуждал о том, какие произведения он понесет на рассмотрение строгой комиссии и что ему лучше потом сделать: повеситься или вскрыть себе вены в лесу. Или просто замерзнуть.

— Это Алтай, милый. Тут по ночам минус 52 бывает, — говорила ему Снежана, когда они впервые въехали в заплесневевшую хрущевку и грелись возле чуть теплой батареи.

Когда-то Бийск был наукоградом, и в стенах секретных лабораторий ведущие умы давно забытой страны проектировали ракеты в подарок далекому и страшному врагу. Потом оказалось, что страна переполнена врагами внутренними, а не внешними, и Бийск сделали городом для людей, что словами своими могли донести ноту протеста в аморфные массы.

До окончания срока оставалось несколько дней. Если Кирилл ничего не предоставит комиссии, то его могут списать как «ненужный человеческий материал» с позорным штампом «заподозрен в поэтических делах».

Быть полным изгоем он не хотел, а свои поэтические творения представить на суд рыцарей общественной морали не решался.

— Не ходи туда… Давай убежим… — говорила Снежана, когда, лежа в кровати, они смотрели в потолок и слушали, как ветер лютовал за окном, перемещая ежесекундно тонны снега по гористой местности Южной Сибири. Но им не скрыться от беспристрастных камер и вездесущих спутников. Каждый в поле зрения системы.

Кирилл будто чувствовал свое предназначение. Поэтому он собрал исписанные листы в косую линейку и аккуратно сложил их в конверт.

Через несколько часов Снежана приедет на обед. Возможно, что к этому времени Кирилла уже не будет в живых.

Он снял с полки запыленную толстую книгу и открыл. Между страниц было спрятано тонкое лезвие. Оно заманчиво блестело в лучах скупого утреннего солнца. Кирилл аккуратно взял лезвие и выцарапал имя своей возлюбленной на столе. Затем он порезал ладонь и пальцем вывел на древесине кровавое сердечко. Рука кровоточила, а Кирилл дул на рисунок. Кровь на столе почти высохла.

Наспех забинтовав руку, поэт надел на голову шапку, затем накинул пальто. До ближайшего отдела по культуре и пропаганде было метров двести. Кирилл часто проходил быстрым шагом мимо этого здания с красной дверью, натыкаясь на взоры подобных себе ссыльных сограждан. Все проходили мимо, и никто не заходил внутрь. По затравленным взглядам он легко определял, где свои, а где — почтенные чиновники и бравые солдаты.

Шагая по улице, он щурился, когда суровый сухой ветер дул ему в лицо. Мимо него мелькали прохожие, но они будто не замечали ничего происходящего вокруг и старались как можно быстрее спрятаться от пробирающего до самых костей холода.

Пройдя мимо большого щита с единственной белой надписью на красном фоне «Патриарх сделает тебя счастливым», Кирилл завернул за панельную пятиэтажку и остановился. Прямо перед ним находилась массивная дверь. Вокруг совершенно никого не было, разве что из окон за его действиями мог наблюдать какой-нибудь по болезни пропускавший школу ребенок.

Поэт открыл дверь и зашел внутрь. Пройдя по лестнице на второй этаж, Кирилл столкнулся с дежурным солдатом. Тот смотрел по телевизору балет, когда Кирилл произнес деланое «здравствуйте».

— Тебе чего тут надо? — лениво спросил солдат и, взяв в левую руку завернутый в целлофан пульт, убавил звук. Правой рукой он размешивал сахар в жестяной кружке с чаем.

— Рифмы свои хочу сдать… — ответил Кирилл. Где-то в другом конце коридора послышались шаги.

— Понятно… — Солдат взял в руки автомат и встал. Кирилл подумал, как бы не изменились правила, и его не расстреляли прямо на месте. — Закрой глаза и не двигайся!

Поэт обеими руками сжал сумку с заветными рукописями и зажмурился.

Удар был ожидаемый и внезапный одновременно. В один момент в его сознании будто взорвались сразу несколько термоядерных зарядов. Упав на пол, Кирилл инстинктивно прижал портфель к себе, будто это был его единственный выживший ребенок.

Ударив, солдат осмотрел полированный приклад, потом — обездвиженного поэта. Плюнув на его пальто и пнув покатившуюся меховую шапку, он положил автомат на стол и нажал на красную кнопку, хитро вмонтированную в стену. Вскоре откуда-то из длинного коридора показались два парня в камуфляже. У одного из них было сильно подбито лицо, а второй выглядел опухшим, будто употребил не так давно много спиртосодержащей продукции.

— В ваше распоряжение прибыли, товарищ сержант! — произнес один из них. Оба солдата встали по стойке «смирно».

— Несите тело в распределитель для этих… — сержант почесал затылок и зевнул, — поэтов, бля…

Молчавший рядовой кивнул головой, и, подхватив находившегося без сознания Кирилла под руки, они последовали куда-то вдаль по коридору.

Очнулся Кирилл через несколько часов. Дрожа от холода и крепко сжимая зубы от пронзительной боли в затылке, он попытался подняться. Его тошнило.

Оказалось, что Кирилл валялся на металлических нарах, состоящих из двух железных балок на ножках и перетянутой между ними ржавой металлической сетки. На полу перед ним сидел небритый мужчина с поникшим взглядом. Мужчина был укутан в одеяло и молча смотрел в землю, совершенно не обращая внимания на своего нового соседа. Кирилл не помнил, как его сюда принесли. Но ему показалось, что этот персонаж находится здесь гораздо дольше его самого.

Обернувшись, Кирилл увидел раковину, решетчатое окно и портрет Патриарха над ним. Он подошел к раковине и проблевался. Затем он повернул ручку, и из крана потекла мутная ледяная вода. Он умыл лицо и, глядя в окно, ждал, пока выблеванная им жидкость не отправится в путешествие по ржавым трубам. Сосед в этот момент хотел было что-то сказать, но лишь хрипло раскашлялся. Достав откуда-то из недр своего одеяла детское пластмассовое ведерко, он сплюнул слизью и мокротой. Вероятно, мужчина болел туберкулезом.