С недоверием детина посмотрел на партизана, на других соседей.

— Это кто ж такие цены устанавливал?

— Японцы, вон кто. А они зря денежки платить не станут.

Поколебавшись, ординарец снова полез за папиросами, достал коробку и предложил:

— Разбирайте, что ли. Больше нету. Это нам всего по коробке на брата и досталось.

Потянулось долгое молчание. Курили, смаковали, наслаждались. Внезапно из-за угла вынесся всадник, осадил коня возле самого крыльца, махом слетел с седла и исчез в штабе. Партизаны переглянулись.

— Срочный. Чей это, интересно? Не из глазковского отряда? У них там вечно колгота.

— Коня-то как загнал, — посочувствовал детина. — И куда гнал?

— Видать, приперло. Плачешь, а летишь.

Сбегая со ступенек школы, боец что-то прятал под подкладку фуражки. Ловко кинулся в седло, пригнулся, гикнул и снова безжалостно погнал коня.

— Ох, не глянется мне, когда начинают так летать! — проговорил мужичок в собачьей шапке.

— Пропал конишко, — вздохнул ординарец, глядя в ту сторону, куда умчался бешеный гонец.

Все выше поднималось солнце, пригревало, становилось жарко. Партизан с подвязанной щекой сказал детине:

— Твой-то, я гляжу, что-то не в духе прискакал. Видать, без охоты ехал?

Отвечать ординарцу не хотелось, но партизаны издали, смотрели на него во все глаза.

— Да ведь… само собой. Но с другой стороны — тоже интерес берет. Все уши прожужжали: Лазо, Лазо! А что за Лазо такой, толком и сказать никто не может. «Седлай, говорит, Митрий, съездим, поглядим. От нас, говорит, не убудет». Но только я вам что хочу сказать? Он у нас карактерный. На горло — боже упаси! Перестреляются! А по-человечески — как воск.

— Что ж, — с удовлетворением заметил партизан, — тогда, видать, хороший человек.

Прихрамывая, опираясь на палочку, появился Сергей Лазо. Его заметили, уважительно замолкли, поднялись. Партизан с подвязанной щекой притушил окурок. Вместе с Лазо в школу направлялись два подростка: Саша Фадеев, белесый, веснушчатый, с большими оттопыренными ушами, и крепенький, похожий на бычка Игорь Сибирцев. Сергей Георгиевич вдруг остановился и заинтересованно повел носом.

— Что это вы курите, товарищи? — картавя, спросил он. — Аромат… даже забыть успел!

Держа руки по швам, ординарец польщенно усмехнулся:

— Трофей, товарищ Лазо. Американцев малость пощипали.

Смерив взглядом огромную фигуру ординарца, Лазо спросил:

— Как они в бою, американцы? Бить можно?

— Нормально можно, товарищ Лазо. Хорохориться вообще-то мастера, но, как только смерть в глаза глянет, мякнут сразу. Против наших им не устоять!

Кивнув на прощание, Сергей Георгиевич стал подниматься на крыльцо.

Ординарец тяжело задумался.

— А глаза у вашего Лазо… Боюсь я за Гаврилу, ох, боязно мне за него! А ну схлестнутся с Лазо? Карактерный же он у нас! Уж лучше бы нам не приезжать сегодня…

В школьном помещении торжественная обстановка: чисто, прибрано, впереди, у самых окон, для гостей составлены столы. Там уже рассаживались приехавшие из Владивостока. Эти столы сразу не поправились Лазо. Невольно получалось разделение: городские за столами, местные в зале. Походило на судилище, тем более что Ильюхов начнет совещание своим отчетом. Сегодня утром, благодаря хозяев за сердечную встречу, Сергей Георгиевич нарочно подчеркнул: «Мы прибыли в распоряжение Ревштаба». Поэтому рассаживаться следовало так, чтобы первый разговор получился доверительным, товарищеским.

Взяв табуретку, он сел перед столом, колени в колени с высоким человеком, державшим в руках выгоревшую артиллерийскую фуражку. Умница Губельман мгновенно догадался, вылез из-за стола и поместился на подоконнике раскрытого окна, как бы наслаждаясь свежим воздухом.

В настроении собравшихся чувствовалась робость вперемешку с любопытством. Каждого из приехавших здесь знали по фамилии, по подпольной кличке. Люди эти прошли суровую школу революционной борьбы. Они появились здесь как бы из другого, большого мира. Местные подмечали в гостях все: как сядет, как повернется и что скажет. Внимание привлекала личность Губельмана, поседевшего в тюрьмах и на каторге, вступившего в революцию еще в те годы, когда никто из местных и не помышлял брать в руки оружие. На Дальнем Востоке Дядя Володя считался старожилом. С владивостокским отрядом он выезжал на Забайкальский фронт громить Семенова, дрался на Гродековском фронте, чуть не погиб вместе с Сухановым. И вот этот легендарный человек сидит себе на подоконнике, ногой качает…

Присматриваясь к плотно набившимся в классную комнату партизанским командирам, Сергей Георгиевич безошибочно выделил Шевченко. Знаменитый партизан не стал вылезать в первый ряд, а поместился сзади всех, за спинами. На голове Шевченко брезентовая шляпа канадского стрелка с загнутыми полями, на руках перчатки. Нервничая, Шевченко то стаскивал их, то снова натягивал и громко щелкал кнопками. В нем заметно нарастало раздражение, вызванное тем, что с приехавшими, еще ничем себя здесь не проявившими, так «носятся» местные работники. Даже Ильюхов, которого он в общем-то уважал за спокойную и осмотрительную смелость. Опытный фронтовик, Шевченко знал цену настоящей храбрости, не показной, и он не понимал, с какой стати Ильюхов волнуется, словно молоденький прапорщик перед генеральским смотром. Подумаешь, городские! Ну, приехали, ну, поговорим…

Ильюхову, спросившему, каким временем он располагает для доклада, Шевченко бросил, не утерпев:

— Покороче. Чего болтать? Воду толочь — вода и будет.

— Нет, нет, — живо вмешался Лазо. — Наоборот, я попрошу подробнее. Как можно больше подробностей, деталей.

— Нас интересует, — добавил с подоконника Губельман, — бой под Перетино.

— А бой на побережье? — выкрикнул с места Саша Фадеев и тотчас смутился, покраснел. Игорь Сибирцев что-то сердито ему выговаривал.

Маленький Певзнер, перебиравший пальцами в своей роскошной бороде, насмешливо скосил на юношей глаза.

— А что? — проговорил Лазо, кивнув в сторону Фадеева. — Товарищ Булыга прав. В самом деле, прекрасный бой. И вообще, очень, очень грамотно воюете, товарищи!

Среди собравшихся возникло оживление. На Фадеева уже поглядывали с одобрением. Возникшая заминка помогла Ильюхову справиться с волнением, в начале он несколько раз заглянул в свои листочки, а затем разговорился и позабыл о записях.

Позицию для боя под Перетино продиктовала сама природа. После весеннего разлива Сучана осталось несколько стариц. Обмелевшие, а затем и высохшие, эти старицы выглядели, как окопы полного профиля. Фланги партизан надежно прикрывались грядой сопок и рекой Сучан. Опасаться обхода не приходилось.

— Не забудьте о резерве, — заинтересованно подсказал Лазо.

В резерве у партизан был оставлен корейский отряд. Он потом сыграл свою роль. Кроме того, на всякий случай в засаду в сопках засел отряд Глазкова.

— Вот, вот! — проговорил Лазо. Он слушал доклад с таким выражением, словно присутствовал на публичном экзамене своего любимого ученика.

Положение партизан осложнялось слабостью вооружения. Сражаться приходилось в основном винтовками и охотничьими ружьями. Противник же располагал двумя четырехорудийными батареями и шестью пулеметами.

— Нашу помощь вы успели получить? — спросил из-за стола Раев.

— Да, гранаты и патроны, — подтвердил Ильюхов. — Но мало, очень мало у нас, товарищи, винтовок! Если отвлечься, то скажу, мы сейчас можем создать целый корейский полк, тысячу добровольцев. Но беда — нет ни одной винтовки!

Со своего места Лазо поймал взгляд Саши Фадеева в оживленно зажестикулировал, показывая ему, чтобы он все записывал, ничего не пропускал.

К деревне Перетино противник приближался осторожно, опасаясь партизанских засад. Впереди ехала группа солдат верхом на лошадях. Партизанам удалось подпустить конных метров на сто. После первых же залпов почти в упор враг повернул коней. И тут в бой вступили главные силы белых. Вот когда пригодился резерв. Удар корейского отряда был настолько неожиданным и сильным, что враг не выдержал, побежал. Из окопов видно было, как панически носился на коне какой-то офицер, потрясая шашкой. От окончательного разгрома белогвардейцев спасли наступившая темнота и начавшийся проливной дождь.