Достав листочек с карандашными записями, Сергей Георгиевич изложил самые важные, на его взгляд, требования: освобождение политических заключенных, ликвидация остатков колчаковской власти, восстановление политических и гражданских свобод, установление общественного контроля над торговлей и промышленностью, снабжение населения продовольствием, создание комиссии для нормирования заработной платы.
— А в конце обязательно вклеим о мерах к прекращению интервенции. Это самое важное, — сказал Лазо я с улыбкой обратился к Роману Цейтлину: — Медведев, конечно, заартачится, но тут уж вам его надо дожать.
— Легко сказать! — засмеялся Цейтлин. — Его уламываешь, жмешь, а он носится по кабинету, вскидывает руки и причитает: «Дожил, дожил! Гоняют, как мальчишку на побегушках. И кто?»
— Ссориться с японцами ему не с руки, — вставил Сибирцев. — Под их крылышком ему уютнее. Он же понимает, что мы с ним и часу не проживем.
— С первого же дня мы должны взять в свои руки Военный совет управы, — продолжал Лазо. — Точнее, не упускать. Самому Медведеву с японцами не сладить.
Сибирцев внимательно вгляделся в воспаленные глаза Лазо.
— Ты бы лег, отдохнул. Койка как раз свободна.
— Да нет, я ничего… Тут кое-что еще необходимо сделать. На «Печенге» у нас народ надежный? А на миноносце «Богатырь»? Оттуда надо взять людей, чтобы прикрыть Амурскую батарею… А кто у нас на Русском острове? Абрамов? Но он ведь, кажется, эсер? Гм, гм… Но вот что я сейчас подумал. На Русском острове сейчас егеря. Пусть без оружия, под арестом, но — наши же! Это важно.
— На Русский остров все равно пойдет кто-то другой, не ты! — веско заявил Сибирцев, сразу догадавшийся о том, что исподволь точит военного руководителя переворота.
На этот раз Лазо уклонился от спора.
— Ну, еще обсудим, посмотрим…
Лампа на столе замигала и пустила длинный язык копоти.
— Керосин кончается, — быстрее всех сообразил: Сибирцев. — Сейчас долью.
Бидончик с мятыми боками оказался пуст. Весь керосин сожгли. Сибирцев почесал бородку.
— Придется у хозяев попросить. Потом рассчитаемся.
Скоро он вернулся и с улыбкой обратился к Лазо.
— Не отдохнешь немного? Хозяйка тебя жалеет. «Здесь ему, говорит, не дадут, пускай у нас ложится. Я, говорит, ему уже постелила».
Снова заправляя лампу, Всеволод дал остыть стеклу и протер его тряпкой. Всем показалось, что комната озарялась, необычайно ярким светом: Лазо живо подвинул к себе кипу бумаг. До утра предстояло составить и разослать инструкции всем военным организациям: конкретные указания о том, кому какой дорогой двигаться к Владивостоку, где могут помешать японцы и как их обойти, чтобы к назначенному часу занять позиции.
Из записной книжки Сергея Лазо
В эти напряженные дни подготовки восстания, когда приходилось работать круглые сутки, вырывая случайные свободные часы для сна, в эти дни не чувствовалось усталости, работа захватывала, иногда даже просто было как-то неудобно отдохнуть, когда знаешь, что еще что-то нужно: сделать… Товарищи по квартире, у которых мы работали, удивлялись такой работоспособности и не раз говорили об этом. Они, простые обыватели, привыкшие в определенные часы ложиться и вставать, привыкшие к определенным часам работы, не испытавшие, наверное, того подъема тех сил, которые дает такая работа, подходили и ко мне и к другим с этой обывательской точки зрения…
Я не знаю, как лучше передать ощущение этих минут. Я бы сказал, где найден закон, который говорит, что человек должен спать восемь часов, который отрицает возможность сделать завтра в два раза больше, чем было сделано вчера. Но есть другой закон, много раз подтвержденный жизнью, о том, что в работе и борьбе крепнет и растет человек…
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
К исходу ночи, когда пузырь лампы снова стал черным от сажи, в сенцах буйно затопали, счищая с ног налипший снег. Лазо поднял голову от бумаг. Сибирцев, прилегший было отдохнуть, тотчас сел и, часто мигая, пытался сообразить, кто бы это мог пожаловать. Неожиданность исключалась: вокруг на улице должны стоять рабочие я солдатские патрули. Топать так уверенно могли только свои.
Распахнув дверь и напустив морозного свежего воздуха, вошли несколько солдат. Усатые лица красны, нахлестаны ветром, в складках шинелей набит снег. Старший с нашивками фельдфебеля ободрал с усов сосульки и, выделив из всех поднявшегося за столом Лазо, кинул к папахе руку:
— По поручению гарнизона Русского острова…
Сдерживая изумление (и чувствуя такое же изумление своих товарищей), Лазо выслушал рапорт и рывком протянул через стол руку. Ему хотелось обнять этого застуженного усача. Фельдфебель смутился и неловко, обеими захолодевшими ладонями, пожал протянутую красным офицером руку. Все, кто находился в штабе, окружили солдат, заставили раздеться, усадили и принялись угощать их кипятком из чайника.
Солдаты вышли с Русского острова поздно вечером, в темноте, — подгоняло время. Всю ночь они шагали по льду залива.
— Ветер, черт, прямо в пику, — пожаловался фельдфебель, с наслаждением вдыхая горячий пар из кружки.
Накануне на Русском острове побывал сам генерал Розанов. Собрав в штабе офицеров, он коротко доложил обстановку. Все солдаты, по его словам, изменники, предатели, надежда сейчас только на офицеров. Он предложил создать ударный офицерский отряд под командованием полковника Зеневича. Тут же началась запись добровольцев. Что касается офицерской школы, то полковнику Пешкову приказывалось подготовить ее к отправке через Корею и Китай в Забайкалье, к атаману Семенову. Уезжая с острова, генерал Розанов распорядился вывести в замерзший залив ледокол и взломать лед, изолировав таким образом гарнизон острова от разлагающего большевистского влияния из Владивостока.
Слух о генеральской затее проник в казармы. В 3-м унтер-офицерском батальоне ударили тревогу. Курсанты быстро разобрали оружие.
Русский остров день и ночь продувается стылым ветром с океана. Часто налетают снежные заряды. В офицерском собрании светились все окна. Полковник Пешков с проверенными офицерами готовил эвакуацию школы. Курсантам незаметно удалось блокировать офицерское собрание. Когда полковник Пешков увидел вломившихся во все двери занесенных снегом солдат, он сначала опешил, затем схватился за револьвер, но был обезоружен. Вместе с ним арестовано 60 человек — все, кто находился в офицерском собрании. Этим же вечером к 3-му батальону присоединился весь состав 2-го батальона, а также егеря, потребовавшие возвратить им отнятое оружие. Так что сейчас на Русском острове всего горстка офицеров, бешено озлобленных, не видевших иного выхода, кроме борьбы насмерть.
— Молодые? — спросил Лазо.
Фельдфебель поставил пустую кружку на край стола и переглянулся с товарищами:
— Большим часом не служившие еще. Но есть такие, что кипяток. Особенно которые из гардемаринов.
Сергей задумался: «Воспитание… Идеалы… Слепота! А впереди еще вся жизнь…» Он вдруг спохватился и увидел, что глаза всех устремлены на него.
Решительно встав из-за стола, Сергей Георгиевич с сожалением глянул на груду скопившихся бумаг. Ничего, кое-что товарищи сумеют сделать без него. Не допуская, чтобы японцы заподозрили, следовало взять под контроль ключевые позиции города. Сам он отводил значительную роль Амурской батарее. Ее орудия могли достать до любого района Владивостока. Батарею необходимо прикрыть силами пехоты… Мало ли что! Затем надо послать распоряжение команде бронепоезда. Он представил, какой эффект произведет бронированная крепость на колесах, появившись на владивостокском вокзале. Броненосец вооружен орудиями крупного калибра, в его арсеналах достаточный запас снарядов.
Натягивая шинель, Лазо отдавал распоряжения. Бронепоезд должен появиться одновременно с партизанскими отрядами. В последнюю минуту Сергей Георгиевич представил, какое беспокойство у японцев вызовет сухопутный броненосец, и приказал остановиться бронепоезду на Первой речке… Кроме того, следовало немедленно послать надежного человека на ледокол. Генерал Розанов неплохо придумал: взломать лед в заливе. Но теперешний гарнизон Русского острова будет необходим во Владивостоке. Пусть ледокол останется стоять у стенки. Что же касается озлобленных и не видевших никакого выхода офицеров…
