— А вы давно уже работаете?

— Я-то? Да, почитай, скоро десять годов будет. Привык уже. Мотаешься, мотаешься в поезде, только домой вернешься, а глядишь опять надо ехать. По правде сказать — надоело, дома не видишь, баба от меня уже отвыкать стала, ровно я так — знакомый какой, в гости только приезжаю. А ты-то не женат?

— Нет, пока нет!

— Ну, тебе полегше будет. Летом еще нечего, а зимой потяжельше. Отопление шуровать надо, а вагон иной раз старый, насос плохо качает, вот и шуруешь цельными ночами — тепло нагоняешь, а то пассажиры жаловаться будут. Ты, поди, раньше-то, сколько пассажиром ездил, не думал, как вашему брату-проводнику достается?

— А я один раз только ездил. Давно уже.

— Ну, ну, давай учись. Тут, в резерве, долго не задержат, пошлют на линию, а там закрутишься — день да ночь, день да ночь. Передыху-то здесь не дают.

И действительно, через несколько дней, как только была готова форма, Леонида назначили на рейс Харбин-Цицикар. Поезд этот ходил ночью — вечером выходил из Харбина, утром приходил в Цицикар, а тот же вечер уходил из Цицикара и утром прибывал в Харбин. И так неделями, месяцами, пока проводников не переводили на другие рейсы. С этим поездом ходил только один вагон Международного общества и был он всегда набит до отказа.

В первый рейс Леонида назначили вместе с проводником китайцем Лю Си-фу. Небольшого роста, худой, он довольно сносно говорил по-русски и отнесся к Леониду покровительственно.

— Эта рейса хороший, — говорил он, проверяя постельное белье в вагоне. — Тут только китайские люди ездят, чай много пьют, ресторана нету, проводнику фацай есть. Моя печеньки покупай, чай, тебе самовар работай, документы пиши, моя чай торгуй, деньги пополам.

Посадка пассажиров ошеломила Леонида. В вагон рвались толпы китайцев, большинство которых не имело плацкартных билетов. Надо было их оттеснить и пропустить только тех, у кого были плацкарты. И все же в вагон прорвалось много китайцев без плацкарт, забравшихся на верхние полки с узлами и корзинами. Когда поезд тронулся, Лю и Леонид стали проверять билеты и выпроваживать «зайцев» из вагона. Те не шли, упирались, Лю по-китайски объяснял им, что они сели не в тот вагон, и многих пришлось силой выталкивать из вагона. Воздух быстро пропитался специфическими китайскими запахами, дымом сигарет и трубочного табака, удушливого и густого, висевшего в проходах бурыми облаками. Курили, казалось, все — и мужчины и женщины, многие тянули удушливый дым из маленьких трубочек с длинными чубуками. Шум в вагоне не затихал всю ночь, гортанная речь прерывалась временами выкриками или руганью. Лю всю ночь носил чай и китайское печенье, показавшееся Леониду на вкус противным. Лю наливал из большого жестяного самовара очередную порцию стаканов, клал на поднос несколько печений, бегал, возвращался с пустыми стаканами, бросал в коробку из-под обуви, стоявшую в купе проводников, горсть бумажных денег и убегал со следующей порцией чая.

Леонид оформил всю документацию по вагону, записал плацкарты и через каждые двадцать-тридцать минут брал веник и совок и шел подметать вагон. Было удивительно — откуда пассажиры успевали набрасывать столько мусора — каких-то тряпок, бумаг, пачек от сигарет, окурков. Понятия о чистоте у пассажиров не было и весь мусор они бросали прямо под ноги.

Утром поезд пришел из Цицикар, пассажиры шумно вышли, вагоны отвели в тупик до вечера. От бессонной ночи и все еще стоявшего в вагоне табачного дыма болела голова, хотелось есть. Но когда они поели в плохеньком станционном буфете, Лю сказал, что надо сначала подготовить вагон к отправлению, а потом уже спать. С уборкой вагона они провозились пол дня, потом Лю посчитал выручку от чая и половину выручки протянул Леониду. Оказалось солидно, такую суму он у Порфирия Ивановича никогда за день не зарабатывал.

— Да не надо, — смущенно сказал Леонид. — Ведь я же не разносил чай!

— Тебе чего думай — моя обмани хочу? — рассердился Лю. — Ты другой работа делай, моя чай торгуй. Бери!

Между ними сразу установилась атмосфера доверия и взаимопомощи. В этом худом, почти испитом китайце, вряд ли грамотном, оказалась добрая душа, и Леонид всегда потом вспоминал его с теплым чувством.

Из Цицикара поезд уходил тоже вечером, опять была та же суета и давка при посадке, удушливый табачный дым в вагоне, беготня Лю с чаем и подметание вагона через каждые двадцать минут. В Харбине, после того как вагон отвели в тупик, надо было составить документацию по поездке и отнести ее в контору. Домой Леонид приехал только после полудня и сразу завалился спать. Голова гудела от вагонного шума, от недосыпания, одежда пропиталась резким запахом китайского табака.

Матери дома не было, и пришла она, только когда Леонид собирался уже уходить.

— Вот видишь, — показал Леонид на деньги, лежавшие на столе, — с одной поездки сколько заработал!

— За что же это? — поразилась мать. — Тебе что чаевые дают, как лакею? Ну, знаешь, такого заработка я бы не хотела!

— Да что ты, это Лю чай продает и печенье, а доход пополам делит. Кто там чаевые давать будет? Там же одни китайцы.

Но мать все же с недоверием и подозрительностью отнеслась к таким доходам. Ей показалось, что тут что-то не совсем чисто.

— Лучше бы ты с этим делом не связывался, — сказала она. — Быть может это не разрешается.

— Да что ты, так все делают, где вагона-ресторана нет.

— Устал? — погладила она его по щеке. — Спать, поди, мало пришлось? Тоже, нашел себе работу! Будешь мотаться без сна и отдыха, только здоровье подорвешь.

— Работают же другие, а чем я хуже? — с наигранной бодростью ответил Леонид. — Ты будь спокойна, все будет хорошо. От Леокадии письма не было? — перевел он разговор.

— Нет, не было. Ну, ты смотри, будь осторожнее. Ведь я все время беспокоюсь о тебе, мало ли что в дороге может случиться!

Такие встречи с матерью стали не частыми. Все дни и ночи слились в бесконечную ленту посадок и высадок, шума в прокуренных вагонах, систематического недосыпания, уборки вагона и тяжелого сна в часы, когда вагон стоял в тупике. Только в воскресенье он заставал мать дома, но и тогда не удавалось поговорить, так как приходя домой, он сразу заваливался спать, а будила его мать только перед самым уходом, стараясь дать ему отоспаться.

Увидев как-то Леонида в форме проводника, Меньшиков сделал удивленные глаза и даже привстал на цыпочки.

— Что это за форма на Вас, молодой человек? Какая-то не русская? Разве в Харбине существует какая-нибудь иностранная армия?

— Нет, это форма проводника французского общества спальных вагонов.

— Да? А я уже подумал, что здесь сформирована какая-то иностранная воинская часть. Жаль, жаль, что не так!

Теперь Леонид все время куда-то спешил. Спешил в тупик, где стоял вагон, чтобы успеть убрать его к отправлению поезда, спешил в пути убрать вагон от мусора, боясь контролера, который мог сесть на любой станции, спешил после поездки в контору, чтобы поскорей добраться домой и отоспаться. Выходных дней администрация Международного общества спальных вагонов не предоставляла, полагая, что нет смысла менять установившиеся традиции, рассматривавшие проводников как безропотную рабочую силу, которую можно в любой момент уволить.

Это бесконечное мотание в поезде с короткими интервалами для сна как-то отупляло, голова всегда немного побаливала от недосыпания, сходить в кино или просто почитать книгу не было времени. Когда он работал в мастерской у Порфирия Ивановича, то все же вечера были свободными, теперь же каждый вечер был отправлением поезда, каждая ночь напряженной работой, а день заполнялся коротким сном и опять же работой.

Напарник Лю всегда был в ровном настроении духа и его, видимо, такая однообразная и утомительная работа не наводила на грустные размышления, как Леонида.

— Здесь очень хорошая работа, — говорил он Леониду. — Чисто одеваться можно, чай продавай — день мало-мало есть. Когда в деревне работал — деньги очень мало получай — все хозяин забирай, работать надо очень много, кушать очень плохо, одна чумиза и гаолян.