С матерью Леонида Галина и Николай поздоровались сухо, Леониду даже не подали руки, а просто кивнули ему с высоты своего величия. С Надей и Олей все было проще, с ними Леонид подружился. А здесь все говорило о превосходстве маленького наполеоновского генерала и капризно кривившей губы девицы.

Даже в разговоре с отцом и матерью у Николая сквозил этот иронически-покровительственный тон, а с младшими сестрами и Леонидом он говорил каким-то почти издевательским тоном, каждым словом подчеркивая свое превосходство.

За ужином на вопросы отца и матери Николай отвечал неохотно, каждое слово из него приходилось вытягивать. Галина немного отошла и, прикрывая глаза и, видно, по привычке капризно кривя губы, рассказывала, как трудно было сдавать выпускные экзамены, но все же она получила серебряную медаль, а должна была получить золотую, но золотую дали дочери большого начальника из управления дороги. Если бы папа был в управлении дороги, то золотую медаль, конечно, дали бы ей. А папа все сидит в этой дыре!

— Ладно, с тебя и серебряной медали хватит, — сказал дядя Семен. — Теперь вот надо думать об институте!

— Ну пусть девочка отдохнет год! — вмешалась тетя Зоя.

— А что ей отдыхать?! Проболтается год и все перезабудет! Пусть в политехнический идет! — дядя Семен, когда сердился, всегда становился грубоватым.

— Только баб в политехническом не хватает, — саркастически скривил губы Николай. — Где там ей с ее мозгами в политехническом учиться!

— Коля, ты неисправим, — покачала головой тетя Зоя. — Конечно, для девушки профессия инженера не подходит!

— А что ей подходит?! — раскипятился дядя Семен. — Может, в учительницы лучше пойти? Или в консерваторию? Так здесь еще нет таких училищ. Замуж ей тоже рано!

— Сеня, ну что ты привязался к девочке? — обиженно сказала тетя Зоя. — Не успели приехать и ты сразу же про ученье! Оно и так им за зиму надоело!

— А что им не надоело? Растут барчуками! Вот я в их возрасте совсем по-иному мыслил! — дядя Семен закурил трубку. — И работал!

— Но ты забываешь, что здесь мы живем совсем по-другому, — примирительно сказала тетя Зоя. — Слава богу, что им так спокойно живется! Радоваться надо!

Дядя Семен смолчал и только усиленно посапывал трубкой.

Леонид чувствовал себя в присутствии приехавших Николая и Галины как-то неловко, ему казалось, что они с каким-то пренебрежением посматривают на него.

Вечером, ложась спать, мать сказала ему:

— Ну вот, видел настоящих барчуков? Не дай бог тебе таким сделаться!

— Ну, что ты, мамочка, — прижался к ее щеке Леонид. — Я таким никогда не буду!

— Как беспечная, сытая жизнь портит людей! А я думала, что барчуки у нас перевелись! Живучее, оказывается, племя!

На другой день горничная Катя пришла заплаканная и, убирая в комнате, все время всхлипывала.

— Катюша, что с вами? — участливо спросила мать Леонида.

— Да барышня поругала меня, дурой назвала. Не по ее я платье выгладила.

— Но как вы терпите такое отношение? — возмутилась мать. — Неужели нельзя найти другую работу, где вас не третировали бы?!

— А где ее найдешь-то? — опустив голову, сказала Катя. — Чернорабочей не возьмут, там одни китайцы работают. А горничной пойти, так в другом месте еще хуже может быть. Барыня здесь добрая, и барин тоже, вот только старшая барышня злая да капризная. Вы только барыне ничего не говорите, — попросила Катя, — а то рассердится, скажет, что жаловалась вам!

Но в тот же день мать все же не удержалась и услышав, как грубо обратилась Галина к Кате, сказала: «Галя, разве можно так разговаривать с человеком?!»

— Простите, Мария Александровна, я вас не понимаю, — надменно подняла брови Галина. — Мне думается, при разговоре с горничной любой тон хорошо. Кстати, ведь мы не в Совдепии, — насмешливо добавила она, дернула плечами и вышла.

Между матерью Леонида и Галиной сразу установились натянутые отношения. Если младшие девочки и даже Николай звали мать «тетей Марусей», то Галина с первого дня стала называть ее Марией Александровной.

— Галя, почему ты не называешь Машеньку тетей Марусей? — удивилась тетя Зоя.

— Пусть называет так, как ей нравится, — холодно сказать мать. — Я думаю, что так лучше.

Галина ничего не ответила. В разговоры с матерью она не вступала, да, впрочем, она вообще мало с кем говорила, вид у нее всегда был обиженный и казалось, что она недовольна всеми.

Лето было в полном разгаре. В жару в глухих уголках сада оглушительно трещали огромные кузнечики. Выпрыгивая из травы, они пролетали несколько метров и снова начинали свою скрипучую мелодию. В такие часы, когда все кругом было наполнено жарой, играть в крокет не хотелось, купаться на речку было ходить далеко и Леонид обычно садился в беседку и читал. Над головой свисали усики дикого винограда, разморенные жарой на клумбах цветы пахли пряно, в ветвях деревьев все время шла воробьиная возня.

Обедали на веранде, также заплетенной диким виноградом. Ели обычно окрошку, после которой подавали прямо с плиты второе — жареное мясо или птицу. Ели здесь много и подолгу, потом пили горячий чай. Дядя Семен говорил, что в жару лучше всего пить горячий чай. За столом прислуживали горничная Катя и повар Василий, ходили они тихо, точно боялись разбудить кого-то.

Вся теперешняя жизнь так разительно отличалась от той, которой еще недавно жил Леонид в России. И было в новой жизни что-то заманчивое, удобное. Но в то же время была и какая-то жалость по той, русской, жизни. Не мог он еще ее забыть, простую, трудную, но родную.

Поездка в Чжаланьтунь стала главным желанием тети Зои. Она заказала спешно сшить несколько летних платьев, чтобы показаться на модном курорте во всем блеске. Решили взять с собой и Галину — пусть девушка рассеется и побывает «в высшем свете», как сказала тетя Зоя.

Чжаланьтунь действительно оказался чудесным уголком Маньчжурии. Окруженный со всех сторон высокими сопками, курорт лежал как бы в чаше, утопая в зелени садов и естественных рощиц, склонявшихся к бурной горной речке, протекавшей через поселок. Руками китайских рабочих, корзинами вытаскивавших землю, было сделано искусственное озеро, в которое впадала речка, усмиряя свое бурное течение. Вода в озере была спокойной, по берегам стояли беседки и купальные домики, по озеру плавали изящные лодки и плота для купальщиков, с перилами и скамейками. Через речку в ряде мест были переброшены ажурные мостики, такие же мостики были над овражками. В густых зарослях, окружавших озеро, были проложены тропинки, в гуще деревьев прятались крошечные беседки.

Над курортом постоянно плыли звуки модных фокстротов. Это играл в курзале оркестр, музыканты которого были одеты в белые фраки. Вечерами на веранде курзала томно скользили, тесно прижавшись друг к другу, танцующие пары. Самым модным мотивом и как бы девизом курорта был фокстрот «Ах, Чжаланьтунь, какая панорама, ах Чжаланьтунь, какая красота».

Тетя Ира и дядя Костя встретили приехавших радушно. Дом, в котором они жили, состоял из трех комнат и кухни и не был так шикарен, как дом дяди Семена. Весь поселок состоял из типовых железнодорожных домов. Начальство разных рангов жило в отдельных домах, а рядовые железнодорожники в домах на две квартиры, добротных, из дикого камня, с верандами. Каждая квартира имела вход с торцовой стороны дома и поэтому жильцы были изолированы друг от друга, обычно каждый участок разделялся заборчиком. Вот в таком двухквартирном доме и жили тетя Ира и дядя Костя.

Дядя Костя оказался веселым и простым, сразу расположившим к себе. Тетя Ира, младшая сестра матери Леонида, тоже понравилась ему. Была она очень подвижна, много смеялась, часто обнимала и целовала мать Леонида, приговаривая: «Как хорошо, что ты приехала! Мы так по тебе скучали!»

Мальчики — Веня и Сережа — девяти и десяти лет, были тихими, послушными и вежливыми. Весь день они играли в небольшом садике около дома, одетые только в штанишки на лямочках.