— Мам, ты что, с ума сошла?! — Она наконец посерьезнела. — Это когда было-то, а? Сто лет назад, к тому же и не было ничего!

— То есть? — не поняла я. Да и кто бы на моем месте понял?

— Мамуль, — Светкин голос окрасился ласковыми интонациями, — как думаешь, ты меня зря, что ли, правда, по моей же просьбе, приемчикам своим учила?..

— Седьмой класс… — пробормотала я. — Нет, шестой…

— Точно, шестой! К нам как раз эта тварь тупая, Машка Рублевская, перевелась, помнишь? У которой братец еще бандюком на учете был потом, помнишь? Вот она ко мне и подвалила… Ну а я ей — твой приемчик в ответ! А на другой день — еще один, только уже не ей, а тому самому братцу… Все! Клянусь, что все!

— Почему ты мне об этом не рассказывала? — вздохнула я.

— А о чем тут рассказывать-то? — В голосе ребенка звучало искреннее удивление. — Подумаешь, делов… Так если рассуждать — мне вместо уроков по вечерам только и нужно было тебе что-нибудь эдакое каждый день рассказывать…

— Ты и сейчас так же рассуждаешь?

— Мам! Я же русским языком тебе говорю: в колледже, во всяком случае нашем, все о’кей? Клянусь, чем хочешь! Могу даже твоей жизнью!

Клятва, предложенная Светкой, была у нас традиционная и самая страшная, не допускающая даже намека на ложь, — последнее средство выяснить, если остро требовалось, истину. Средство, применяемое крайне редко. Можно сказать — в исключительных случаях. Суеверная Светка сама предлагала ее не чаще раза в году, искренне веря, что малейшая недосказанность в таком серьезном деле может стоить мне как минимум здоровья… Я почувствовала, как тугая пружина, образовавшаяся внутри меня в результате разговора с Галкиной, понемногу ослабла… Однако тревога за Светку, которую я неожиданно для себя самой решилась оставить впервые в жизни одну, подогретая Еленой Игоревной, никуда деваться не хотела… Так я еду или не еду?..

Ответом на вопрос, решить который сама я была в эту минуту не в силах, послужила резко распахнувшаяся дверь моего кабинета. На пороге стоял мрачный, как грозовая туча, Крылов.

— Вот он я, — буркнул Николай. — Давай сдавай свои делишки… А то Грифель сегодня злой, как бультерьер!

Напоминание о Грифеле и качнуло стрелку весов в другую сторону. И, горько вздохнув, я молча кивнула коллеге головой на стул для посетителей. Стопку нужных папок я приготовила заранее — еще утром…

Нет, все-таки тетя Люся — чистое золото, а не тетка, и совсем не только на словах в Бога верит! Первое, что я услышала, когда влетела в коридор, — их с бабусей смех, причем так безмятежно бабуля, по-моему, уже сто лет не смеялась. В последний месяц у нее восстановилась полностью речь и лицо с левой, парализованной стороны уже не выглядит таким каменным…

— Ну, что я говорила? — выглянула в коридор тетя Люся. — Вот она, жива-здорова… Ты одна?

— Здравствуйте, тетя Люсечка! — Я чмокнула ее в румяную щеку. — Нет, Светлана Петровна приехала, сейчас подымется… Бабулечка, привет!

Едва влетев в комнату, я сразу ощутила какую-то особую атмосферу тепла, уюта и чистоты, которую умеет создавать вокруг себя наша соседка, а увидев бабушкино улыбающееся лицо, и вовсе успокоилась.

— Светочка приехала, да? — тихо спросила бабуля, а отвечать мне не понадобилось, потому что Светлана Петровна уже и сама входила в комнату и первым делом, конечно, поцеловала бабулю, потому что не виделись они очень давно.

— Я, Анна Петровна, — сказала наша гостья, причем, в отличие от большинства людей, известных мне, сказала это как-то очень естественно, без нотки той фальшивой, нарочитой бодрости, с которой обычно говорят с тяжелыми больными. — Ух, как я рада вас видеть!

И было ясно, что действительно рада, а не просто воздух сотрясает.

— А уж я-то как рада. — Бабулечка просто сияла, и убедившись, что все присутствующие на данный момент счастливы и довольны, я двинулась на кухню, где уже хлопотала тетя Люся.

— Вы — просто наш ангел-хранитель, — сообщила я ей, обнаружив, что кастрюлька с чем-то (наверняка вкусным!) уже стоит на плите. — Устали, наверное?

— Да что ты! — Она отмахнулась от меня, как от человека, сказавшего несусветную глупость. — Ты когда наконец поймешь, детка, что мне эти хлопоты и впрямь в радость?.. Я баба одинокая, сама знаешь. С Анной Петровной, можно сказать, всю жизнь рядом прожили, сколько она мне добренького сделала, столько и родственник иной не способен… Да мы уж и есть родственники, особенно как мамуля моя померла…

Тень грусти мелькнула на лице нашей замечательной соседки, она смахнула ее рукой, как паутинку, и тут же захлопотала вокруг стола.

— Словом, нечего зря языком трепать, суп будете? Я вчера щи сварила, а они на другой день еще вкуснее бывают, чем свежие… А?

— Мы будем все, Люсенька! — Тетя Света, сверкая белозубой улыбкой, стояла в дверях кухни. — Надеюсь, и вы с нами!

— Неправильно надеешься, я сытая, товарищ прокурорша! А это у тебя что, в руках-то?

— В руках у меня привозная московская колбаса под названием «сервелат», только я не прокурорша! Запомни, Люсенька: не всякий, работающий в прокуратуре, прокурор… Я, например, следователь…

— Да ну? Ишь ты… А по мне — так ежели прокуратура, так и все тамошние более или менее прокуроры, — сказала тетя Люся серьезно, а мы с тетей Светой покатились со смеху.

— И нечего смеяться над пожилой женщиной! — сдвинула она пушистые брови. — Вот Катька у нас — да, точно следователь! А ты-то, поди, ее и по званию старше? Пожалуй, уж и подполковник или полковник какой… А?

— Люсечка, — хихикнула тетя Света, — у нас таких званий и нет вовсе, у нас другие…

— Это как?

— А вот так! Я лично зовусь аж советник юстиции… В общем, юристка я, если по-простому!

— Ну-ну… — тетя Люся поглядела на нас обеих с недоверием — не разыгрываем ли мы ее насчет званий? Потом покачала головой. — Хотя бы советник этой самой, как ее… А по мне — все равно не меньше, чем полковник!

— Полковник так полковник, я согласна, — кивнула тетя Света, вручая соседке свой сервелат, и, чтобы не мешать ей, мы вернулись к бабусе. Я хотела всю еду перенести к ней в комнату, но бабуля воспротивилась, сказав, что поела как раз перед нашим приездом, а теперь лучше поспит. И спустя несколько минут мы уже сидели за столом, вовсю наворачивая вкуснейшие горячие щи с тем самым серым хлебом, о котором мечтала тетя Света, и я его тоже обожаю с детства. А тетя Люся, которой мы с трудом сумели всучить половину сервелата, побежала к себе — отсыпаться, потому что рано утром ей предстояло снова сидеть с бабулечкой, а мне, разумеется, мчаться на работу. Пока я ездила в Москву, взяв один день за свой счет, этой самой работы наверняка накопилось вдвое. Кроме того, нужно было прямо с утра решить проблему с пансионатом для тети Светы.

— Вот что, детка, — сказала Светланочка Петровна, когда щи были съедены. — Коли обстоятельства с «твоей» девочкой таковы, как ты описала, рискнем провернуть одну авантюру…

— Авантюру? — Я удивилась, потому что вообще-то слово «авантюра» в устах тети Светы всегда звучало почти как ругательное…

— Угу… В общем, проблему моего пансионата решать будешь по рабочему телефону, ясно? Во всю глотку, чтобы как можно больше людей знали, что в Белозуево приехал на отдых работник Московской прокуратуры… Бог тебя упаси при этом проговориться, что всего лишь окружной…

— Но почему?! Тетя Света, у меня, между прочим, здесь тоже свои связи есть, директор пансионата, к вашему сведению, проходил свидетелем по одному здешнему делу… Из нашей сферы! И по сей день благодарит Бога и меня за то, что только свидетелем… Могла бы и по другой статье привлечь, пожалела: у него детей аж четверо… Так что…

— Катька! — прервала она меня. — Ты меня плохо слушаешь! А главное — не дослушиваешь, я свою мысль еще не завершила, и твой блат с директором тут ни при чем!

— Извините… А что тут при чем?

— А то, что, решив дела с пансионатом, кладешь трубку, затем как можно громче и желательно на максимальное количество слушающих тебя коллег весьма тонко намекаешь на истинную цель моего приезда…