— Не сказал бы, Ваше Святейшество, что тысяча лет — это немедленно.

Папа вновь издал звук, напоминающий короткий смешок.

— В моем понимании это очень, очень мало. Если я проживу миллион лет…

— Проживёте. Мы об этом позаботимся.

— Ну что ж, — сказал Папа, — тогда есть некоторая надежда, что мы придём к вашей цели.

— К нашей цели? Ваше Святейшество, вы так говорите, что можно подумать — это не ваша цель.

— Да, конечно, и моя тоже. Но нельзя игнорировать другие аспекты нашей работы. Невозможно предугадать, к чему приведёт тот или иной этап исследований — очень часто направления непредсказуемы.

— Ваше Святейшество, вы позволили Ватикану свернуть с прямой, верной дороги, это вы дали ему пойти скользкими путями, по этим самым непредсказуемым направлениям. Кардиналы борются за власть…

— Не могу не согласиться, — сказал Папа, — что некоторые из моих кардиналов оказались никчёмными, но это не так уж плохо. С точки зрения административных навыков, у них все в порядке. Ну, к примеру, кто осмелится отрицать, что программа паломничества выполняется весьма успешно?

— Вы меня просто убиваете своим цинизмом, Ваше Святейшество! Отчего вы вспомнили о программе паломничества? Мы поддерживаем её только из финансовых соображений. Мы пичкаем этих убогих паломников жуткой смесью религиозных понятий, которые они не в силах усвоить, и в том, что они получают от нас, ни на грош правды и искренности. И самое худшее, что они именно потому и верят в то, что мы им предлагаем, что ничегошеньки в этом не понимают!

— Слишком мало правды, говоришь? Я бы мог спросить у тебя: «Что есть правда?», «Что есть истина?», но не буду, потому что ты станешь отвечать и ещё больше огорчишь меня. Нет, я не совсем согласен с тобой относительно программы паломничества и продолжаю стоять на своём: программа приносит-таки некоторый доход, и мы нуждаемся в нем, а кроме того — она служит неплохим прикрытием, создавая нам репутацию приверженцев глупого культа на тот случай, если нами кто-то всерьёз заинтересуется, — правда, в этом я сильно сомневаюсь.

— Я не разделяю вашего отношения к этой проблеме, — упрямствовал робот. — В программе паломничества мы избрали принцип плавания по течению, а этого мало. Мы можем и должны сделать гораздо больше. Мы обязаны заботиться о каждой душе, которая жаждет…

— Вот за что я всегда так ценил тебя, Джон, так это за твою вечную заботу о душах заблудших и о собственной, в частности, тогда как ты должен понимать, что никакой души у тебя нет.

— А я не знаю, что у меня нет души! — огрызнулся робот. — Мне удобнее думать, что она у меня есть. Вполне резонно считать, что всякое разумное существо наделено душой.

— Что бы ею ни было, — уточнил Папа.

— Да, вот именно, — подтвердил Джон.

— Никто больше не осмеливается так разговаривать со мной, — сказал Папа. — И я ни с кем так не говорю, как с тобой. Вот почему я так ценю тебя, вот почему ты — мой друг, хотя, послушав наш разговор, вряд ли кто-нибудь сказал бы, что мы — друзья. Знаешь, было время, когда я подумывал, не сделать ли тебя кардиналом, но в роли садовника ты способен принести мне больше пользы. А ты сам-то не хотел бы стать кардиналом?

Джон захлебнулся от удивления и издал какой-то нечленораздельный звук.

— Ну, вот и славно. Я так и думал, — резюмировал Папа. — Ты как садовник опасен, а как кардинал был бы опасней в сто раз. А теперь отвечай мне, и немедленно — не вздумай заговаривать зубы и сочинять: ведь это именно ты поднял эту суету относительно канонизации Мэри?

— Да, я, — дерзко ответил робот. — И мне нечего стыдиться. Народу нужны святые — преданным роботам в Ватикане и верным людям в посёлке. Вера их скудеет, ей нужна поддержка. Что-то нужно такое… мощное, величественное, чтобы ещё раз подтвердить правильность избранной нами цели, ради которой мы прибыли сюда. Но если Мэри выгнали из Рая…

— Джон, ты в этом уверен?

— Нет, я же сказал вам, что это не более чем слухи. Мэри осуществляла какое-то наблюдение и вернулась из него совершенно потрясённая. Чем, почему — не знаю, Экайер упёрся и не желает передавать оба кристалла в Ватикан. А наш новичок — этот маленький доктор — упорно избегает моих вопросов. Он знает все, что знает Экайер. И оба они — негодяи!

— Не нравится мне эта идея с канонизацией, — проворчал Папа. — Это шаг назад, к земному христианству. Не то чтобы христианство было так уж дурно само по себе, но ему было далеко до того, чем оно притворялось. Я говорю в прошедшем времени, хотя отлично знаю, что христианство существует до них пор. А употребил прошедшее время я потому, что не имею понятия, как оно развивалось, чем стало.

— Смею вас уверить, — язвительно проговорил Джон, — что и оно претерпело кое-какие изменения. Не стал бы называть это «развитием», честно говоря, но изменения налицо.

— Вернёмся к вопросу о канонизации. Если слухи верны, твоё предложение канонизировать Мэри теперь будет выглядеть не так привлекательно. Мы не можем объявить святой женщину, которую выгнали из Рая.

— Вот именно это я и пытаюсь вам растолковать! — обрадовался Джон. Нам позарез нужна святая как символ, как спасательный круг, за который наша вера могла бы ухватиться и удержаться на плаву. Я ждал, когда появится святая или святой, и теперь мы просто не имеем права упускать такой случай! Ватикан во что бы то ни стало должен получить кристалл с записью о Рае — этот, самый последний — и либо уничтожить его, либо спрятать. Мы со всей ответственностью должны подойти к сокрытию того факта, что её изгнали из Рая.

— Джон, — строго проговорил Папа, — ты должен отдавать себе отчёт в том, что это не Рай.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Но тебе хочется, чтобы вся наша братия поверила в Рай?

— Ваше Святейшество, это необходимо! Нам нужна святая, нам нужен Рай!

— А ведь мы только что толковали о поисках более истинной религии. Теперь же…

— Ваше Святейшество!

— Знаешь, Джон, что я тебе скажу? Если нам действительно нужен святой, то у меня на это место есть кандидат получше Мэри. Умный, амбициозный робот, настолько ослеплённый любовью к народу и верой в его спасение, что отказался от возможности занять высокий пост в Ватикане ради того, чтобы до конца дней своих возиться с розами.

Джон истерично взвизгнул — редкий случай для робота.

Старожилы Харизмы, стражи лесов, пустынь и вод — глухоманы — вели неторопливую соседскую беседу, которой никто не слышал и не замечал, кроме них самих. Они переговаривались через всю планету легко и просто, исполненные уважения друг к другу, давая каждому возможность высказаться.

— Было время, — сказал тот, что обитал на плодородной, цветущей равнине, тянувшейся до самого горизонта позади уже знакомого нам горного хребта, — было время, когда меня очень волновал металлический народец, обосновавшийся на нашей планете. Я боялся, что они расплодятся, доберутся до нашей земли, наших деревьев, что начнут выкапывать наши драгоценные минералы, отравят наши воды, опустошат земли. Но ещё более я обеспокоился, когда узнал, что металлический народец — дело рук другого народца — органического, который в своё время создал их себе как слуг. Но я наблюдал за ними долгие годы и решил, что они совсем не опасны.

— Да, они — народец очень милый, — подхватил глухоман, живший на холме повыше хижины Декера, откуда он лучше остальных мог наблюдать за Ватиканом. — Они пользуются нашими богатствами, но делают это мудро — берут не более того, что нужно, и следят за тем, чтобы почва не истощалась.

— Поначалу, — вступил в разговор тот, что жил среди высоких скал к западу от Ватикана, — меня пугало, что они так интенсивно используют дерево. И тогда, и теперь им нужно много дерева. Но и деревом они пользуются экономно, никогда не берут лишнего. И часто даже сажают молодые деревца, чтобы заменить срубленные.

— Нет, что ни говори, а соседи они неплохие, — сказал глухоман, что жил на берегу океана, на другом краю планеты. — Если вам и суждено было иметь соседей, то лучше не придумаешь. Повезло нам с ними.