Он зажмурился, спрятал лицо в ладонях, попытался вспомнить…

Он знал корабль как свои пять пальцев, водил его долгие годы, помнил его весь, до последнего винтика, любил его, гордился им, разговаривал с ним в часы одиночества в чёрных безднах пространства. Порой ему казалось, что корабль отвечал ему…

Он помнил все, но была одна-единственная деталь, в которой он не был уверен, и сомнения его могли развеять только записи. А то, что мучило его и не давало покоя, там наверняка было. Записи велись с предельной скрупулёзностью. Регистрировались такие параметры, как местонахождение корабля, расстояние до различных объектов, их координаты с точностью до многих цифр после запятой; для каждой звезды и планеты записывались температура, давление, химический состав атмосферы, сила притяжения, данные о формах жизни, если таковые обнаруживались, о наличии скрытой опасности. Но эмоции? Могли ли быть зарегистрированы эмоции? Мог ли быть записан тот всепобеждающий ужас, который погнал его вышколенную, верную команду в безумном порыве к спасательным катерам?

Декер сидел у стола, пальцы его лежали на поверхности ящичка. Он зажмурился, пытаясь припомнить и убеждаясь уже, наверное, в десятый раз за последние несколько дней, что одна-единственная подробность упорно ускользала от него, а он никак не мог её вспомнить.

…Тогда они направлялись в самый центр системы Кунскин, и их завертело в космическом смерче.

«Странно, — думал он, а ведь до того момента я и слышать не хотел ни о каких смерчах, считал, что это обычная выдумка, легенда, — смерч, который способен подхватить корабль и перебросить в другое время или пространство».

Разговоры о таких смерчах можно было услышать в каждом баре на любой из планет фронтира, но то, как о них рассказывали, возводя глаза к небу, колотя себя в грудь и клянясь всем святым на свете, мало в чем убеждало, рождало сомнения даже в теоретической возможности существования таких смерчей.

Короче говоря, смерч это был или нет, но с их кораблём случилось что-то непостижимое и ужасное. Все шло как обычно, как всегда бывает при выполнении пространственно-временных полётов — корабль, казалось, повис без движения в чёрной, непроглядной пустоте, и вдруг его ни с того ни с сего начало бросать из стороны в сторону, вертеть, качать, будто бы чья-то громадная рука выхватила его из пустоты пространства. Декер помнил, что он стоял перед одним из обзорных экранов и глядел в безликую тьму за бортом корабля, не уставая удивляться тому, что глазу не за что было зацепиться. У пустоты нет ни названия, ни образа. Было черно и пусто, но ведь для того чтобы понять, что такое «чёрное», нужно видеть рядом какой-то другой цвет для сравнения. Так вот, было черно, потому что больше ничего не было и черноту не с чем было сравнить, и пусто было не потому, что чего-то не хватало, а потому, что больше ничего не было. Никого и ничего. Скорее всего, ничего и быть не могло. Не раз он удивлялся себе — и с чего его влекло в эту бездонную чёрную пустыню, но сколько он ни думал, не мог себе ответить.

Неожиданно палуба задрожала, закачалась под ногами, его швырнуло на пол. Он ударился о палубу и покатился в ту сторону, куда накренился корабль. Пытался найти точку опоры, ухватиться за ускользающие предметы, но, едва он хватался за что-нибудь, пальцы тут же срывались. Он стукнулся обо что-то твёрдое и покатился дальше. Потом ещё сильнее ударился обо что-то головой, в глазах вспыхнули искры, и все потемнело.

Наверное, на какое-то время он потерял сознание, но надолго или нет не понял. Он много раз пытался вспомнить, сколько же прошло времени, но никак не мог.

Придя в себя, он попытался встать на ноги, встал и добрался до одного из кресел, стоявших перед пультом управления. В голове звенело, а где-то вдали, в глубине корабля, слышались отдалённые голоса насмерть напуганных видавших виды звездолётчиков, утративших над собой всякий контроль.

«Что они, взбесились, что ли?» — думал он тогда. Но можно было не задавать этого вопроса — было понятно, что случилось с командой. Ужас, наполнивший корабль, добрался до Декера и коснулся его, нанёс ему удар под дых, словно был чем-то осязаемым, физическим, а не эмоцией. Где-то вдали, перекрывая крики, звучал голос, который Декеру был незнаком, и именно этот голос, казалось, излучал страх, наполнивший корабль. Слов нельзя было разобрать, но сам звук генерировал непрекращающийся кошмар, дикую, животную панику.

Корабль перестал трястись и раскачиваться. Это произошло так резко, что у Декера снова подкосились ноги. Но он удержался за спинку кресла. Его мутило, волны страха, не отступая, били, колотили по нему, словно злейший враг, смертельный противник.

Самое удивительное, что, кроме криков команды и незнакомого голоса, не было слышно ничего, а страх буквально пронизывал все кругом. На какое-то мгновение Декеру почудилось, что слова, которые произносил жуткий голос, обращены к нему, к нему одному. Вопли перепуганной команды стихли, и вскоре он ощутил толчки и услышал выхлопы — это отчаливали спасательные катера.

Теперь он уже более или менее твёрдо стоял на ногах. Он поднял руку к голове и почувствовал, что в одном месте волосы слиплись. Взглянув на руку, он обнаружил на ней кровь. Отойдя от кресла, побрёл к ближайшему иллюминатору. Добрался, вцепился руками в холодный металл, припал лицом к гладкой поверхности стекла.

Внизу, в опасной близости от корабля, виднелась поверхность планеты. Декер видел какие-то строения — картина их расположения напоминала колесо, спицы которого сбегались к некоему центру, и этот центр лежал прямо под ним. Корабль, понял Декер, попал на орбиту спутника планеты и все приближается к поверхности. Если бы он не был так напуган, то уже давно расслышал бы, как корабль со свистом рассекает атмосферу.

Хотелось спрятаться, сжаться в комочек, упасть куда-нибудь, как падает с дерева осеннее яблоко, зарыться в траву и перезимовать. Декер ещё крепче вцепился в металлическую раму иллюминатора. В этом не было никакого смысла, но он держался, как за соломинку, и пальцы его, казалось, срослись с ледяным, гладким металлом. Он смотрел вниз и уже более ясно видел воображаемую ось, к которой сбегались спицы-дороги. Ось представляла собой возвышение, утыканное каменными шпилями и вздымавшееся над окружающей равниной. Он видел, что дороги не обрывались у подножия величественного каменного исполина, а взбирались по холму и заканчивались только на самой вершине. На краткое мгновение он остановил взгляд на центральной постройке, и ему почудилось, что тонкие шпили тянутся к нему, приближаются, стремясь проткнуть его насквозь… Одного взгляда хватило, чтобы понять — именно оттуда исходит тот дикий леденящий ужас. Из груди вырвался хриплый вопль, он отшатнулся от иллюминатора и замер. Наконец в нем проснулся профессиональный инстинкт, дали о себе знать долгие годы тренировок, опыт, и он бросился к пульту управления. Одним рывком он выхватил из гнёзда на пульте чёрный ящик — полётный дневник, сунул его под мышку, повернулся и бросился прочь из отсека.

На бегу он пытался припомнить, сколько выхлопов слышал — два или три.

«Два, два, — твердил он себе, — я не мог ошибиться. Если два, то остался ещё один спасательный катер».

При мысли о том, что он мог не услышать ещё один выхлоп, его прошиб холодный пот.

Но память не подвела его. Толчков было только два. Третий катер был на месте.

Мэри металась в постели и пыталась сесть.

— Они выгнали меня! — крикнула она. — Они вышвырнули меня из Рая!

Без сил она упала на подушку. В уголках рта пузырилась пена. Её глаза были широко открыты, но взгляд, казалось, ничего не выражал.

Сестра подала Теннисону шприц, он воткнул иглу в предплечье Мэри и медленно ввёл лекарство. Отдал шприц сестре.

Мэри подняла руку. Пальцы судорожно сжимались, хватая воздух. Она некоторое время шевелила губами и наконец пробормотала:

— Большой… чёрный… Он тыкал в меня пальцем…