— Товарищ младший лейтенант, вот свободная полка, занимайте.

Очнувшись от тяжелых мыслей, я с благодарностью посмотрела на своего товарища-фронтовика и, измученная переживаниями последних дней, легла и уснула тревожным сном.

В штабе фронта я узнала, что наша часть уже пересекла румынскую границу и продолжает двигаться на запад.

В кузове попутной машины, груженной боеприпасами, кроме меня ехал коренастый старшина. Сидя на ящике, я с интересом разглядывала новые для меня места.

По сторонам долго тянулись поля, пересеченные позеленевшими полосками кукурузной посадки. Потом пошли невысокие горы с перелесками, а в долинах цвели богатые молдавские сады. Свежий утренний ветерок был насыщен ароматом цветов.

Это весеннее утро напоминало мне дни нашей мирной жизни, дом и Гришу, и если бы не чернеющие по дороге остовы обгоревших немецких автомашин и воронки от недавней бомбежки по обочинам, то на время можно было б и забыть об этой ужасной войне и о недавней встрече с Гришей, омрачающей воспоминания о нем.

Перед глазами мелькали указатели с названиями селений и городов, написанными на немецком языке.

На перекрестках дорог — девушки в пилотках и с красными флажками в руках. Они чувствовали себя хозяевами.

В небольших придорожных селениях нас встречали женщины — босые, с изнуренными лицами. Они приветливо нам улыбались. Оборванные, в лохмотьях, черноголовые ребятишки кричали: «Рус… Рус…», а мужчины: «Русский брат! Товарищ!»

Солнце стояло высоко над головой, когда наша машина, зарокотав, выскочила на крутой подъем. На горизонте засверкала голубовато-белая лента реки.

— Прут, — оживился старшина. — Здесь на переправе я был ранен, — сообщил он мне и, оттянув на груди новенькую, видно недавно полученную в госпитале, гимнастерку, не без гордости добавил: — Во, резануло на целую четверть.

— Касательное?

— Да, коснулось так, что и ребра запрыгали, — засмеялся старшина. — А это Черновицы, — указал он на гору, на склоне которой среди пышной зелени красовался живописный городок с красными островерхими крышами и позолоченными куполами.

Город остался в стороне, а наша машина свернула к шлагбауму у пограничного столба с наспех намалеванной по-русски надписью: «Румыния».

Девушка с погонами сержанта, проверяя пропуска и путевки, остановила и нашу машину.

— Начинается Румыния, — сказал старшина и легко выпрыгнул из машины.

Спрыгнула и я. В это время из кабины соседней машины кто-то громко крикнул:

— Лейтенант Сычева!

Оглянулась и увидела шофера из своего взвода. Как близкому родственнику, обрадовалась я ему и, заскочив в кабину, крепко пожала ему руку. Всю дорогу расспрашивала о товарищах из дивизиона и о боях.

Не сводя глаз с дороги, он мне рассказывал:

— Теперь я в дивизион боеприпасы вожу, тоже ответственная работа. И опасная, того и гляди разбомбит.

— Ну, а как там наши? — сгорала я от желания узнать о товарищах.

— Да как? Капитана Питиримова ранило, руку оторвало, жаль, хороший был офицер, всегда с нами на передовой, и геройский. Казалось бы, заместитель командира дивизиона по политической части — читай газеты и воспитывай бойцов, а он нет, — усмехнувшись, покрутил головой шофер, — всегда в самое пекло лезет, всегда с бойцами.

В районе Житомирского шоссе, вскоре после вашего ранения, весь наш дивизион оказался в окружении, — продолжал рассказывать шофер. — Соседи подвели, не выдержали. Танки пошли в обход и отрезали нас от штаба. Положение получилось опасное, все наши батареи попали в окружение. Штабы отошли, а капитан Питиримов отказался отступать.

«Батарею не оставлю», — сказал он в штабе и бегом по Житомирскому шоссе к нам. Ординарец его рассказывал — пять километров бегом бежали. Немецкие танки навстречу им прошли по шоссе, они спрятались за посадкой, прилегли. Проехали мотоциклисты, свернули в село, а они опять бегом. Тут ночь наступила, пошел дождь, дорогу развезло, они уже из сил стали выбиваться, а все бегут, — усмехнулся шофер, не сводя взгляда с дороги, и я заметила на лице его ласковое, теплое выражение. — В Юзовку, где стояли наши пушки, уже въехали немцы, и шел бой, а кольцо все сжималось. Комбаты, потеряв связь со штабом, решили отбиваться до последнего снаряда, но в этот момент прибежал Питиримов.

Приказал собрать всех комсомольцев и коммунистов и объяснил обстановку.

«Такое положение, что можно бы уходить с отступающей пехотой без пушек, но мы, коммунисты, должны, говорит, народные деньги беречь. Я вас призываю спасать орудия. Пробиваться с боем».

Мы, конечно, — с особым достоинством подчеркнул боец слово «мы», — решили пробиваться с пушками и двинули напрямик.

Капитан Питиримов сел в мою машину, она головной шла. А позади нас еще десять машин с пушками, это не шутейное дело, — взглянул он на меня, приподняв брови. — Двигались осторожно, впереди шло боевое охранение. Грязища была невылазная! Машины буксуют, а до рассвета надо выбиться к нашим. Вдруг впереди засветилось небо. На дорогу медленно выползали яркие фары. Боевое охранение донесло: «На нас движется колонна танков».

Тогда капитан скомандовал: «Через кювет и на стерню, замаскироваться за посадкой».

Отъехали немного и окончательно забуксовали, даже цепи не помогали. Пришлось остановиться. А танки все приближались.

Капитан отдает команду: «Всем снять шинели и постлать под колеса». Постлали. Немного продвинулись.

— А холодная ночь была? — спросила я.

— Ночь-то холодная, конец ноября, но нам всем было жарко. Танки приближаются к нам, а машины наши буксуют. Представляете? Десять машин с пушками — это не шутка, а степь голая, все как на ладони.

«Маскироваться за посадкой! — скомандовал капитан. — Орудия к бою!»

Все бросились к пушкам.

Немцы и опомниться не успели, как были обстреляны в упор.

Два танка загорелись, а остальные развернулись и драпанули обратно в деревню. Решили, наверное, отложить бой до утра. Ну, а мы тем временем, подстилая под скаты шинели, выехали на проселочную дорогу — и айда восвояси. К утру вышли из окружения.

— А когда же капитан руку потерял?

— Это позже, зимой… Командира дивизиона майора Капусткина тоже недавно ранило, теперь у нас новый командир, — сообщил боец.

Вдали показались темные лесные массивы. За ними синели горы.

— Карпаты, — сказал шофер. — Теперь уже недалеко. Вон там наши части стоят, за этим лесом, над рекой Молдовой… Немцы здорово здесь укрепились. Наши хотели с ходу прорвать оборону, но не удалось. Люди устали, измотаны в боях, — наверное, придется постоять, — покрутил он головой.

Въехали в лес, сразу стало темно и повеяло сыростью. С трудом различали свежепрокатанную лесную дорогу. Корявые ветви старых дубов и кленов сплелись и образовали сплошной зеленый навес. Проехав лес, остановились на заросшей кустарником опушке, и тут я увидела знакомые лица товарищей.

В дивизионе встретили меня как в родной семье. Товарищи наперебой расспрашивали о моем здоровье, а потом о новостях на родной земле, по которой очень соскучились, об урожае, о новых кинофильмах, идущих на советских экранах.

— А вы что здесь загораете? — спросила я ребят, оглядывая орудия. — Я спешила на помощь, а вам, оказывается, самим нечего делать, вижу.

— Да, — протянул лейтенант Анаденко, смущенно почесав затылок. — Ткнулись в Карпаты, а немец нас не пустил. Там у входа минные поля, бетонированные доты, дзоты, а проволочных заграждений насадили по лощинам — уйму!

— Постоим немного, подготовимся и опять ударим. Не спасется, прорвем и эту оборону, нам не впервые, не то преодолели, — добавил начальник штаба Фридман.

— Так что приехала вовремя, не горюй, — хлопнул меня по плечу Осадчук.

И товарищи рассказали, где они воевали после моего отъезда в госпиталь. Вспомнили, как часть с ожесточенными боями форсировала реку Прут и в числе первых пересекла советскую границу, вступив на территорию Румынии.