— Вот хорошо, — сказал майор, когда я доложила ему о прибытии, — на этом фланге очень трудно, у противника много танков, надо поддержать пехоту. Сколько у вас пушек?

— Две.

— Достаньте свою карту. Смотрите, вот село, на западной окраине его расположена артиллерия нашего полка в боевых порядках пехоты. Вам нужно поддержать огнем правый фланг. Поставьте пушки на высоте, вот видите? Там у нас находится рота пехоты. Отмечайте на карте район огневых позиций. Ясно?

— Ясно.

— В шесть ноль-ноль доложить о готовности и прислать карточку противотанкового огня.

Выйдя из штаба, я вспомнила, что о боевых делах Трощилова недавно писали в дивизионной газете. Да и раньше не раз слышала фамилию майора. Говорили о его храбрости. В трудные моменты боя он сам не раз становился за наводку.

Пехотинцев встретили неподалеку от села. Лейтенант, командир роты, сказал, что гитлеровцы только что отбили у них высоту, на которой я должна была занять огневую.

— У нас осталось всего десять человек бойцов, — добавил он.

Вернулась в школу и доложила:

— Товарищ майор, место, указанное вами на карте, занято противником, а пехотинцев — всего десять человек.

Майору не понравился мой доклад. Он нахмурил широкие брови, надвинул шапку-ушанку, взял автомат и сказал:

— Ну что ж, пойдем выгоним фашистов, товарищ младший лейтенант.

— Как это — выгоним? Мои бойцы в трех километрах отсюда, я пришла, чтобы выбрать огневую, а не отбивать ее.

— Нет, товарищ младший лейтенант, здесь считаться не приходится. Мы с вами пойдем вместе с пехотинцами и выгоним оккупантов…

— А мы, товарищ майор, сможем их выбить? Ведь у нас так мало сил.

— Должны суметь, на то мы и советские люди.

Выйдя из здания, подошли к пехотинцам. Командир их представился майору.

— Сейчас два часа ночи, немцы отдыхают, — сказал Трощилов. — Разделим бойцов на три группы, станковый пулемет будет на правом фланге. Вы, лейтенант, и я поведем людей. Когда подползем, я дам сигнал занимать траншеи. Сигнал — красная ракета.

Поставив бойцам задачу, мы поползли по-пластунски. Со стороны противника в небо взлетела ракета, пришлось залечь. Ракета потухла, и мы снова поползли. Ветер уже ясно доносил разговор немецких часовых. Где-то застрочил пулемет.

Наконец взвилась сигнальная красная ракета. «Ура!» — послышалось с трех сторон. Мне показалось, что в атаку поднялась по меньшей мере рота. Гитлеровцы не успели опомниться, как в их траншеи полетели гранаты. Минуту спустя мы были в окопах. Там завязалась рукопашная схватка. Я прижалась к стене. Недалеко услышала возню, всмотрелась. Два здоровенных гитлеровца напали на майора Трощилова.

Я выстрелила в одного из них. Второго прикончил Трощилов.

— Проверить траншеи! — приказал майор бойцам. — Выставить пулемет и наблюдателя. Утром начнется наступление. Держитесь крепко. А вас, товарищ младший лейтенант, — Трощилов повернулся ко мне, — благодарю, вы спасли мне жизнь. — Он пожал мне руку. — Ну, вот мы и взяли высотку обратно, — продолжал майор. — У вас есть потери?

— Один ранен, — сказала я.

— Ставьте пушки здесь, рядом с пехотой, да маскируйте получше. К утру командование пришлет подкрепление.

Я послала связного за взводом.

Противник обрушил на высотку шквал минометного огня. В воздухе стоял беспрерывный свистящий гул. Я зашла в траншею к пехотинцам. Мне не понравился боец, который при каждом свисте пролетавшей мины хватался за голову и прижимался к стене. «Какой трус», — подумала я. Но, присмотревшись, заметила, что в огромной ушанке утопает еще совсем мальчишеское худенькое лицо, рукава шинели подвернуты.

— Вы что, боитесь, товарищ?

— Боюсь, — смущенно ответил он. — А вы не боитесь, товарищ младший лейтенант? — поднял он на меня широко открытые, по-детски ясные глаза.

Меня смутил этот вопрос. Чувствуя, что говорю неправду, проговорила:

— Нет, не боюсь и смерть презираю.

— Это значит, что вы, товарищ младший лейтенант, столько сделали, что вам и умереть не страшно, — задумчиво произнес он. — А я вот вчера только первый раз в бою. И вдруг сегодня умереть… Ведь я еще ничего не успел сделать. Потому и боюсь.

— А сколько вам лет?

— Шестнадцать…

— Шестнадцать? Почему же вы в армии?

— Сам пошел, — ответил паренек, и ясные глаза его затуманились. Он отвернулся. — У меня причина к тому есть.

Я заинтересовалась судьбой парня, и он мне коротко рассказал:

— Жили мы в Курской области, напали фашисты, отец ушел на фронт, осталось нас три брата, сестра и мать. Старший брат, комсомолец, ушел в партизаны. Сестру фашисты угнали в Германию. Кто-то донес, что мой брат партизан. Ночью немцы заскочили в хату, забрали мою мать, двое суток мучили ее, требовали, чтобы она сказала, где находятся партизаны. Мать молчала. Они решили повесить ее. Когда надевали на шею петлю, она громко крикнула: «Мои сыны отомстят за меня!»

Голос паренька дрогнул, и я почувствовала, что он готов заплакать. Вытерев рукавом шинели лицо, он произнес:

— Все время слышу эти слова… Четверо суток качалось тело матери на площади перед нашими окнами. Младший братик подбежал к виселице, а гитлеровец так ударил его прикладом, что он залился кровью, и соседи отправили его в больницу. Я остался один. Когда вернулись наши, я пошел в армию. Хочу выполнить наказ матери.

К нам подошел связной и доложил, что пушки прибыли. Я указала огневые позиции, и люди стали окапываться.

Еще в то время, когда я только что приняла взвод, ко мне был направлен старший сержант Балатов. Парень среднего роста, коренастый, сильный. Открытое русское лицо, жизнерадостный, добродушный. Он был назначен командиром первого орудия и помощником командира взвода. Старший сержант хорошо знал орудие, стрельбу по движущимся целям, умел собрать и разобрать любое орудие — не только отечественное, но и трофейное. В боях он был храбр и хладнокровен. Ему, как грамотному комсомольцу, окончившему десятилетку, я часто поручала проводить беседы с бойцами. Но со временем стала замечать, что старший сержант Балатов оказывает своему командиру взвода слишком большое внимание. На отдыхе он старался, чтобы бойцы окружали меня заботой, в боевой обстановке сердился, если мои приказания не выполнялись бегом. Я не могла не видеть, что, когда мне оборудовали наблюдательный пункт или землянку, старший сержант старался взять на себя руководство делом и всегда проверял, все ли хорошо сделано. С каждым днем я все больше убеждалась, что это не только уважение, но и увлечение. Трудно было признаться самой себе, что он мне тоже нравился.

Всем своим поведением я старалась показать старшему сержанту, что для него я только командир взвода, и держалась строго в рамках устава.

В период подготовки к форсированию Днепра мы некоторое время стояли в резерве штаба дивизии. В лесу построили землянки и занялись учебой. С какой любовью старший сержант оборудовал мне землянку! Приказал положить несколько накатов бревен, чтобы вражеский снаряд не пробил потолка, внутри землянки навел такой порядок, что, пожалуй, я сама не смогла бы убрать лучше. Начались чистка и проверка орудий, ежедневные занятия. Старший сержант везде — ну прямо огонь!

Командир батареи не налюбуется на него и говорит:

— Вот у тебя Балатов — правая рука!

— А товарищ младший лейтенант все недовольна мной, — с досадой отвечает Балатов.

Однажды после занятий я сидела в землянке и читала артиллерийский устав. Старший сержант пришел с докладом о вечерней поверке. После доклада спросил:

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться по личному делу.

У меня дрогнуло сердце.

— Говорите, — сухо разрешила я.

Присев на скамейку, он стал, заикаясь, говорить:

— Товарищ младший лейтенант, неужели вы не видите моего к вам отношения?

— Вижу, вы относитесь ко мне как примерный сержант к своему командиру.

— Нет, нет! Если бы я был хотя бы младшим лейтенантом, я бы мог смелее говорить, а так не могу…