Он взбежал на возвышение и схватил муллу, намереваясь задушить его, но внезапно почувствовал, что силы его покидают.

Шейх упал на землю, в уголках его рта появилась пена.

Двадцать лет назад я жил в квартале Дарб Саада, старом квартале с узкими улицами и тесно сгрудившимися домами. Мне было девятнадцать лет, и я готовился к экзамену на аттестат зрелости. На досуге я часто сидел у ворот, разглядывая прохожих. Иногда перед моим домом появлялся шейх в простой одежде, с худым лицом и редкой, с проседью, бородой. Он шел медленно, опустив голову, наигрывая на свирели протяжные мелодии. Иной раз я останавливал его и просил еще что-нибудь сыграть. Его мелодии были пронизаны грустью и тоской. Когда он играл, свирель его, казалось, рыдала, словно хотела поведать какую-то тайну.

Несмотря на душевную чистоту и благочестие, написанные на его лице, он не совершал молитвенных обрядов и не ходил в мечеть. Никогда не говорил о том, что зовется прощением и милосердием. И если в его присутствии упоминали о боге, он покорно склонял голову и тихо бормотал какие-то слова.

Я чувствовал симпатию к этому человеку и однажды попытался узнать, что его мучает, но он не пожелал мне ничего рассказать, и я решил с ним об этом больше не заговаривать. Он был для меня загадкой, которую я не мог разрешить. Шли дни за днями, шейх появлялся раз в неделю, тогда я наслаждался его грустными мелодиями и спокойной беседой с ним. Иногда он становился особенно разговорчив и помимо его воли у него вырывались слова и фразы, которые помогли мне постепенно проникнуть в его тайну. Он пел мне много крестьянских песен, прославляющих любовь, женщину. Слово «поле» он произносил с каким-то особым чувством, глаза его при этом излучали странный блеск, грудь распрямлялась, ноздри вздрагивали, и он жадно вбирал в себя воздух, словно вдыхал аромат полей. За этим следовал глубокий вздох и длинная мелодия на свирели.

Однажды я неожиданно сказал ему:

— Клянусь, я разгадал твою тайну, шейх Афаллах.

Он вздрогнул.

— Ты феллах[38], ты из деревни.

Его взгляд выражал недоумение. Чуть поколебавшись, он сказал:

— А разве я это отрицаю?

— И ты страдаешь от любви, еще не угасшей в твоем сердце.

Он схватил меня за руку и до боли сжал ее:

— Замолчи, господин мой, замолчи!

— На твоей душе большой грех, и ты хочешь искупить его.

Он побледнел и пристально посмотрел на меня:

— Неужели ты узнал мою тайну?

Я старался втянуть его в разговор. И наконец он поведал мне свою историю:

— Мое настоящее имя Сурхан. Мой брат Мухаммед Аррух был муллой в деревне, где я вырос. В том году, о котором пойдет речь, ему было уже более сорока лет, а мне не минуло и семнадцати. Я считал его своим отцом и очень любил. И он любил меня, как сына. Благодаря ему я выучил наизусть Коран, познал основы религии. Я помогал ему служить в мечети. У шейха одной из суфийских сект я начал учиться игре на свирели; шейх был не совсем нормальным, но чудесно играл и пел суфийские песни. Когда я овладел его искусством, крестьяне по вечерам собирались у мечети, чтобы послушать мою игру.

Через год после смерти первой жены брат женился на пятнадцатилетней девушке, красивей которой я никогда не видал. Она была так привлекательна, что сразу меня очаровала. С первого взгляда любовь к ней овладела всем моим существом, сковала меня прочными цепями. Мне было стыдно перед самим собой, и я стыдился брата, считая свою внезапную любовь величайшей изменой тому доверию, которое он мне оказывал. Я хотел вырвать из груди своей это чувство любви, но не мог, и скрывал его глубоко в сердце, поверяя лишь свирели. Она стала единственным утешением в моем горе. Я старался не оставаться наедине с женой брата и избегал разговаривать с ней о чем-нибудь, кроме самого необходимого. Ночью я уходил далеко в поле, и в мелодиях, полных страсти и печали, изливал свою любовь.

Однажды, когда я, уединившись недалеко от дома, играл, почти наслаждаясь своими муками, меня вдруг охватило какое-то странное чувство. Подняв голову, я увидел Ганию, жену брата. Она сидела поодаль и с благоговением смотрела на меня. Я вздрогнул и встал:

— Ты давно здесь?

— Нет, несколько минут. Мне нравится, когда ты играешь… Я слушаю, и мне хочется плакать.

Я встал и хотел уйти, но она удержала меня за край галябии:

— Посиди со мной!

Я невольно воскликнул:

— Пусти!

Она удивленно на меня посмотрела и умолкла, затем прошептала со слезами на глазах:

— Почему ты ненавидишь меня? Всегда избегаешь?

Я чувствовал, как мое сердце разрывается на части, а голова пылает. В следующее мгновение я сжал Ганию в своих объятиях:

— Разве я могу тебя ненавидеть, Гания?

Я осыпал ее поцелуями и страстно говорил ей о своей любви. Опьяненная счастьем, она была мне покорна.

Вдруг далекие голоса пробудили нас от сладкого сна. На плотине показалась знакомая фигура; она медленно приближалась. Гания забеспокоилась и прошептала мне на ухо:

— Твой брат возвращается от арендаторов. Я побегу тропинкой и буду дома раньше его.

Она бежала, как преследуемая газель, а я смотрел на нее, пока мрак не поглотил это нежное видение. Затем я медленно побрел через плотину домой. Брат уже сидел за столом, ожидая моего прихода. Увидев меня, он шутливо начал браниться;

— Скверный мальчишка! Зачем ты заставляешь себя ждать? А ну садись с нами ужинать! Я расскажу тебе, как мне удалось сдать в аренду два феддана земли за такую цену, о которой я и не мечтал.

Вошла Гания, поставила перед нами хлеб и села в сторонке. Мы начали есть. Я был погружен в свои мысли и ничего не понимал из того, что рассказывал брат, хотя и делал вид, что внимательно его слушаю. Время от времени я поднимал глаза на Ганию — она сидела словно в оцепенении, опустив веки, и машинально ела. Лицо ее было бледно. Вдруг она посмотрела на меня. Наши взгляды встретились, и мне показалось, что мы приближаемся друг к другу и губы наши вот-вот сольются. В тот же момент раздался крик, от которого содрогнулись стены. Я очнулся. Гания плакала и повторяла:

— Не могу, не могу…

Испуганный брат бросился к жене и прижал ее к груди:

— Что случилось, Гания, что с тобой?

— Не могу есть. Мне дурно… спать…

— Идем, дорогая, отдохнешь.

Она встала и, опираясь на руку брата, направилась в свою комнату.

Я почувствовал, что теряю сознание. Вскоре вернулся брат и сказал:

— Бедняжка утомила себя работой по дому.

Я не мог смотреть ему в глаза. Мне казалось, что сейчас он бросится на меня и растерзает, как зверь. Я вскочил.

— Куда ты? — удивился он.

— В мечеть. Хочу совершить вечернюю молитву. Я скоро вернусь.

Выйдя из дому, я побежал к моему излюбленному убежищу, где недавно встретил Ганию. Бросившись на землю и горько рыдая, я приник к тому месту, где она сидела. Так я провел всю ночь. По временам я забывался, видел сны, мое тело сотрясала дрожь, и я просыпался. Призрак брата являлся мне во сне и наяву, он ходил вокруг меня, хотел меня убить, и я проклинал его самыми ужасными словами. На заре меня одолел сон, и проснулся я только в полдень. Открыв глаза, хотел подняться, но почувствовал боль и страшную слабость. Прислонясь к дереву, стал понемногу собираться с силами. На душе было тяжело, глубокое раскаяние терзало меня. Я побежал в мечеть. С излишним жаром просил я брата простить меня за опоздание. Я припал к его руке и сказал:

— Я люблю тебя, мой брат, клянусь тебе, люблю такой любовью, какой не питает и сын к отцу. Я хочу, чтобы ты всегда был доволен мною. Скажи, ты меня любишь?

Брат ответил мне:

— Что такое, Сурхан? Разве ты не видишь, как я тебя люблю? Ты мой сын, ты мне дороже сына.