Слуги решили, что он умер, и молчали, охваченные почтением и страхом. Потом все взоры обратились на евнуха. Он понял, чего от него хотят, подошел к дядюшке Мадбули, шейху, и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот повиновался приказу, приблизился к изголовью кровати и сунул руку под подушку, стараясь нащупать ключ от шкафа. Но в этот момент умирающий снова открыл глаза, и дядюшка Мадбули отдернул руку, сделав вид, что поправляет одеяло. Он наклонился над умирающим и сказал ему спокойно и мягко:

— Дай мне ключ, Мустафа, я выну тебе шерстяную рубаху и теплое одеяло. Я вижу, ты дрожишь от холода.

— Не нужно, дядюшка Мадбули, — пробормотал в ответ Мустафа Хасан. — Я хочу сохранить и рубаху и одеяло на будущее.

Потом он схватил дядюшку Мадбули за руку и нервно сжал ее. Лицо его сморщилось и стало похоже на лицо плачущего ребенка. Он заговорил, и голос его прерывался от слез:

— Ведь я не умру, дядюшка Мадбули!.. Не умру!.. Правда ведь?.. Я чувствую, мне лучше…

Он широко раскрыл глаза и попытался сесть.

— Я хочу встать и походить по комнате, — говорил он. — Я чувствую, новые силы влились в мое тело… Оставь меня, дядюшка Мадбули. Я не так слаб, как ты думаешь…

Но вдруг он стал задыхаться, его грудь то судорожно поднималась, то опускалась; голова упала на подушку, глаза выкатились, рот жалобно раскрылся, ловя воздух.

Потом дрожь прошла по его телу, струйка крови вытекла изо рта, и он замер.

Дядюшка Мадбули приблизился и накрыл тело мертвеца, а затем спокойно сунул руку под подушку, взял ключ и передал его Бешир-аге. Евнух тотчас же приказал вынести шкаф из комнаты. Слуги попробовали передвинуть его, но с большим трудом смогли дотащить только до дверей. Здесь шкаф выскользнул у них из рук, упал и развалился. Тогда кто-то решил воспользоваться удобным случаем и украдкой вытащить что-нибудь оттуда. Другие увидели это и протянули руки уже без стеснения, отбрасывая сломанные дверцы шкафа и хватая все, что можно было схватить.

Начался дикий грабеж. Люди толкали друг друга, ругались, дрались, в комнате стоял шум и крик. Бешир-ага испугался за кошелек, который рассчитывал приберечь для себя, и стал властно требовать, чтобы слуги прекратили грабеж. Но никто не подчинился его приказу. Жадность вытеснила из сердец людей все чувства, их уши словно перестали слышать, глаза ослепли; они уподобились голодным волкам, которые в глухую ночь дерутся из-за добычи.

Бешир-ага понял, что пора действовать — словами ничего не добьешься! Он засучил рукава и, яростно рыча, бросился в свалку.

Ага толкнул одного, дал пинка другому, кого-то боднул головой, кого-то укусил и, наконец, добрался до изломанного шкафа. Он упал на шкаф всем своим огромным телом, пытаясь скрыть его от глаз остальных, потом протянул руку туда, где, как он знал, лежит заветный кошелек, и вынул его без всякого труда.

После этого Бешир-ага поднялся, предоставив остальным делить наследство но мере своих возможностей, а сам поспешил к госпоже и с убитым видом сообщил ей о смерти слуги. Он попросил, чтобы госпожа соизволила выдать ему денег на устройство похорон.

Госпожа дала ему значительную сумму. Он взял деньги и тотчас же удалился в свою комнату, а там запер двери, раскрыл кошелек — самое ценное из сокровищ Мустафы Хасана — и высыпал себе на колени все содержимое. С жадностью и волнением пересчитывал он двести гиней, а когда кончил подсчет, радостно потер руки и бережно спрятал деньги в свой кошелек.

«Вот это получше, чем ты сам, Мустафа Хасан! — бормотал он себе под нос. — Получше, чем ты! Ты отказывал себе во всем, чтобы потом этим воспользовались другие…»

А слуги уже кончили дележ добычи, унесли награбленное и оставили умершего возле обломков опустевшего шкафа.

В тот же день, в четыре часа пополудни, состоялись похороны старого слуги Мустафы Хасана. Впереди двигалась процессия слепых шейхов, распевавших хриплыми голосами:

— Нет бога, кроме Аллаха!

За гробом шли слуги с евнухом Бешир-агой во главе. И на всех, за исключением евнуха, была новая одежда или новые сапоги, похищенные из имущества покойного. Каждый был доволен своей добычей, кроме водоноса Абд аль-Кави. Он сердито жаловался своему соседу:

— Я оказал покойному столько услуг, а не получил ничего ценного. Вот погляди, Осман-бербер — в шелковом халате, с дорогим кашемировым поясом. А чего стоят его феска и новые красные сапоги!.. А вот дядюшка Мадбули — смотри, какая у него красивая шерстяная рубаха! И это не считая нового одеяла и дюжины пар чулок!.. А что досталось мне?

— Что же тебе досталось, дядюшка Абд аль-Кави?

— Ничего, кроме этих огромных ботинок. Мустафа Хасан купил их на рынке за десять пиастров.

Но тут Бешир-ага повернулся, плюнул и грубо прикрикнул на водоноса:

— А ну, придержи язык, негодяй! Заткнись!

Умм Лабиба вошла в комнату своей госпожи Икбаль-ханум и доложила, что явился извозчик и просит отдать причитающиеся ему деньги. Ханум нахмурилась и велела Умм Лабибе сказать извозчику, чтобы приходил после полудня. Служанка повиновалась. Но едва успела она передать ответ хозяйки, как пришедший разразился бранью и угрозами, грубо и настойчиво требуя денег.

Наконец он ушел и вернулся со своей коляской на стоянку, решив после полудня снова зайти и добиться уплаты во что бы то ни стало.

Несколько раз Уста Шихата возил Икбаль на далекие прогулки, но денег за это до сих пор не получил. Когда бы он ни приходил, его встречали обещаниями и отсрочками, а у него была большая семья и он терпел жестокую нужду.

Уста Шихате шел четвертый десяток. Был он человек веселый, несмотря на невзгоды, и люди часто слышали, как он, сидя на козлах и закинув ногу на ногу, напевает песенки про любовь. Когда мимо проходила красивая девушка, он заламывал свою старую, засаленную феску, раскачивал ногой, обутой в ботинок, из которого торчали пальцы, и с пылом и страстью принимался расточать любезности. А когда девушка проходила мимо, вздыхал в глубокой тоске и осыпал своих тощих лошаденок руганью и побоями.

Икбаль-ханум не придала никакого значения тому, что произошло. Она приблизилась к зеркалу и занялась туалетом, пытаясь скрыть приметы подкрадывающейся старости под слоем пудры. На лице ее уже начали появляться морщины, кожа покрылась пятнами. Ярко-рыжие, давно не крашенные волосы обрели у корней свой естественный цвет, и голова стала пегой, что выглядело пребезобразно. Окончив свой туалет, ханум со вздохом растянулась на длинной кушетке и принялась равнодушно листать альбом с рисунками.

Икбаль происходила из почтенной семьи и в юности являла собой образец скромности, чистоты и красоты. Судьба швырнула ее в руки мужа, игрока и пьяницы, который испортил ей жизнь и погубил ее душу. После его смерти она шла по начертанной им дороге и, погрязнув в пороке, с каждым днем опускалась все ниже в пропасть несчастий и бед.

После полудня извозчик вернулся и снова начал громко требовать денег, однако никто к нему не вышел. Тогда он оставил свою коляску под охраной какого-то мальчишки и изо всех сил принялся колотить в дверь, но она оказалась незапертой.

Икбаль все еще лежала на своей длинной кушетке, в прозрачной ночной рубашке, с распущенными волосами, во всей своей красе и, улыбаясь, прислушивалась к крикам извозчика.

Вошла служанка, но Икбаль не дала ей и рта раскрыть.

— Чего ты хочешь? — удивилась она. — У меня же нет денег! Отправь его, пусть придет в другой раз.

Но извозчик уже проник в прихожую и громко выражал свое недовольство.

Умм Лабиба, возмущенная такой дерзостью, бросилась к нему навстречу, пытаясь вывести его из прихожей. Они заспорили и стали браниться между собой. И вдруг на пороге появилась Икбаль-ханум. Она была все в той же прозрачной рубашке, с голыми руками и ногами. Совершенно спокойно Икбаль спросила: